А то ведь, сами посудите: нынче мне король не указ и Солнцелик — брат родной. Куда иду, то лишь ветер знает, а чем живу — и ему ведать ни к чему. А тут — оглашенные тыщи! А что мне с ними делать?! Прожить их? За всю жизнь не проживешь. Прогулять? Так ведь с ними и ум прогуляешь. Нынче у меня ремесло на руках, какое ни есть, а всё мое. И лучше моего, поди, никто в нем не смыслит. А с этакими деньжищами-то как? Ну, положим, куплю я там себе дом али замок, хозяйство заведу — дальше-то что? Покою у меня и на полушку не будет, потому как я ж лучше всякого разумею, что, где и как с ветра оторвать. Я в каждом прохожем блатаря чуять буду. На што мне этот ветошный кураж?! Ни радости, ни покою — сиди да трясись, как бы свой сботарь тебя клюквенным соком не умыл [35] . Не, фреем [36] быть — не по мне! Так что за еду благодарствую, за компанию — поклон низкий, а только не время мне засиживаться, а то оно как бы меж двух не остаться [37] . Так что побреду я, пожалуй. Если что не так, не поминайте лихом!
Последние его слова прозвучали уже из темноты, и очень скоро даже звук его шагов не был слышен в лесной чаще.
— Чудны дела твои, Господи! — тихо произнес я, глядя вслед юноше.
— Да уж, курьез предивный! — подтвердила мои слова Делли, пожалуй, лучше всякого знавшая повадки огнекудрого нарушителя королевского покоя.
— Что ж мы теперь со всем этим делать-то будем? — Она приняла из рук Вадима заветные сокровища, чтоб получше рассмотреть их. — Вот ведь закавыка-то какая! И ключ себе как ключ — самую малость лучше того, каким амбары запирают. И перстенек, хоть и работы давней всё ж, не бог весть что.
И перстенек, хоть и работы давней всё ж, не бог весть что. А ведь, поди ж ты, экий сыр-бор из-за них разгорелся!
— Может, теперь-то в самый раз вашему преимуществу в столицу ехать? — Дед Пихто выжидательно поглядел на Вадима. — Что уж теперь пропажу-то искать? Или кто его за эти дни спрашивал, с ног сбивался, под всякий камешек заглядывал? Вроде бы никто. Собаки злые, что нынче в лесу друг другу в горло норовили вцепиться, и ухом не повели, чтоб благодетеля своего отыскать. Ты ж, по всему видать, куда как складнее их будешь. К чему у моря погоды ждать? Сам небось узрел, как удача тебе ворожит — всё одно к одному! Барсиад, поди, давно уж мертв, а Юшка с Кукуевым сыном, коль уж дело до мечей дошло, пока друг дружку жизни не лишат — не угомонятся.
— Да ну, в натуре! — стеснительно отмахнулся Вадим. — Какой из меня, к бениной бабушке, король?! У меня ж типа сердце есть. Да и не люблю я этого.
— Чего этого-то? — подал голос Несусветович.
— Ну, когда тебя вроде как облизывают и конкретно в задницу расцеловать готовы, а сами только и смотрят, как бы грызануть, — окончил тронную речь исполняющий обязанности государя. — В натуре, не по мне это!
— Может, тогда вы, господин одинец? Отчего бы нет? — Дед Пихто пристально уставился на меня, и лицо его, освещенное скупыми отблесками упрятанного в яме костра, напоминало лик Мефистофеля, объясняющего всезнайке Фаусту выгоды предстоящей сделки.
— Почтеннейший господин Нашбабецос, к чему эти разговоры? В конце концов, вы же кудесник! Вам, должно быть, уже доподлинно известно, кто будет новым королем, если таковой в обозримом будущем предвидится. Надеюсь, что Нычка по прямой связи вам уже сообщил политический прогноз на ближайшее полугодие. Мне, честно говоря, это не очень интересно. Меня с самого начала и сейчас больше интересует другое: где находятся король Барсиад II и все прочие исчезнувшие вместе с ним люди? Каким образом было совершено означенное преступление и какой цели добиваются преступники?
— Известно какой. — Дед Пихто удивленно вскинул брови и длинным прутиком сбил пепел с пылающего в костре полена. — Самим на трон сесть да королевство к рукам прибрать.
— Боюсь, для нас всё намного сложнее, — покачал головой я. — Ну, да ладно. Скажите мне лучше вот что. Не так давно вы мне говорили, что, по вашей информации, король жив, но его невозможно опознать, должно быть, опять-таки из-за колдовства. Теперь же вы утверждаете, что король мертв. Могли бы вы остановиться на этой загадке подробнее?
— Мне что ведомо, то я и говорю, — обиженно насупился старец. — Кудесники уст своих кривдой не марают!
— Это мне уже известно, — обнадежил я собеседника. — Но всё-таки давайте вернемся к Барсиаду.
— Деда правду говорит, — вступилась за предка Оринка. — Не жив государь, и люди его промеж живых не значатся. Однако же, — предупреждая мой вопрос, продолжила она, — и промеж мертвых их нет. Участь у них теперь иная — долгая и неспешная.
— А конкретнее? — досадливо бросил я, внутренне негодуя на всю породу кудесников за обычай говорить загадками.
— Что видела глазами своими в волшебной глади — об том и говорю, — вслед родственнику оскорбилась девушка.
— Как же, дождешься! — недовольно вставил свои пять копеек не отошедший от приступа ревности Вадюня.
— Погоди, — оборвал я сетования не в меру разошедшегося друга. — Оринушка, солнышко, будь добра, расскажи толком, что именно ты видела в своей волшебной глади?
— Вначале узрела я там битву лютую, — нараспев заговорила кудесница. — Сошлись в той смертной схватке два недруга — один росточком невелик да волосьем долог, другой же высок да строен, а и не строен вовсе, но точно долгим бескормьем истощен. Бились они безо всякой пощады не день, не два, а много недель кряду.