— Это всё только слова, — отмахнулся я. — Если вы проявите должное благоразумие, то будете включены в программу защиты свидетелей. Вам будут предоставлены дом, охрана, средства к существованию. Всё это, если пожелаете, в другой стране. Если же нет, — я развел руками, — Нычка свидетель — я сделал всё, что было в моих силах. Решайте сами, но помните, с вашим малахольным фокусником я бы не стал даже разговаривать, его бы колесовали на месте. Но вы не производите впечатления законченного идиота. Думайте! Пока что ваше спасение в ваших руках. Заказчика мы всё равно найдем, но вам, после того как на дыбе хрустнет ваш хребет, от этого будет ни холодно, ни жарко.
Молчание затягивалось, и я лихорадочно обдумывал новые доводы, способные обтесать несговорчивого разбойника до применения средств «реалистичного устрашения».
— Задавайте ваши вопросы, — мрачно процедил криминальный авторитет, наконец прерывая затянувшуюся паузу.
— Итак, имя и прозвище вашего хозяина?
— Не ведаю, — со смаком проговорил Соловей-разбойник.
— Клин! — Кулак И.О. государя опустился на столешницу сантиметрах в пяти от физиономии допрашиваемого. — В натуре этот свистун нас за фраеров держит! Я тебе по жизни говорю…
— Правду баю, — сквозь зубы процедил хмурый атаман.
О. государя опустился на столешницу сантиметрах в пяти от физиономии допрашиваемого. — В натуре этот свистун нас за фраеров держит! Я тебе по жизни говорю…
— Правду баю, — сквозь зубы процедил хмурый атаман. — Не то что имени и прозвания не ведаю, а и лица в жисть не видал.
— Угу, — с тяжким вздохом кивнул я. — Не был. Не участвовал. Не привлекался. Значит, всё-таки решили запираться. Зря, абсолютно зря. Следствию доподлинно известно, что сегодня, около полудня, сразу после нападения вот на них, — я кивнул в сторону стременного, — вы имели разговор с заказчиком. Как вы понимаете, разговор прослушивался. Он запротоколирован и подшит к делу. Так что мы можем обойтись и без вас. Если вы действительно считаете, что быть разодранным четверкой коней лучше, чем жить в тихом месте…
— Я всё как есть сказываю, — угрюмо прервал мои увещевания Соловей. — Говорить — было дело, говорил. И не токмо ныне. А ведать, кто да что, — не ведаю.
— Поясните, — напрягся я.
Страхолюдный пленник обвел глазами внимательно слушающую публику, набрал полную грудь воздуха и с шумом выдохнул, поднимая осевшую на мебели пыль.
— Стало быть, как дело-то было. Давно, еще в былые годы, до короля Барсиада, озоровал я на старом тракте, что из Торца Белокаменного в Елдин-град ведет. Силушка у меня и тогда уже водилась немалая, от свисту у коней ноги подгибались, люди с седел точь-в-точь снопы валились. Ну, известное дело, коли медок хлебать, так большой ложкой! Удумал о себе много чего. Всякую сторожкость потерял. Вот сижу как-то на дубах заветных в засаде, поджидаю купчину переезжего али путника с богатой поклажей. Вдруг, глядь — витязь на коне, зерцало на нем золотым огнем так и пышет. Шелом — не простой железный колпак, а еловец с личинною. Меч — харлужник.
Соловей-разбойник отрешенно махнул рукой:
— Одно слово, как есть справный витязь. И надоумила ж меня нелегкая свистануть ему!.. — Новый тяжкий вздох возвестил о том, что события давно минувших дней очень ярко отложились в памяти разбойника. — Ну, я, стало быть, свистанул, а он только к конской шее приник, да затем со всего маху швырь в чело мне булавой. Да так, что и не знаю, как токмо жив остался! Сверзился наземь с дуба, дух из меня вон. А витязь аркан мне на ноги привязал да за собой в Елдин-град приволок.
— Это Светозар Святогорович был, — пояснила фея.
— Он самый, — со вздохом подтвердил Соловей-разбойник, прикладывая лапищу к голове, вероятно, к тому месту, куда пришелся удар палицы. — Выходили меня лекаря на пагубу злую. Едва в колодках опосля того не сгнил. С тех пор громких звуков не выношу. Голова, точно наковальня под молотами. Бывало, свистнешь всего-то вполсилы, опосля день башкою маешься… Словом, приволок меня витязь в Елдин-град на аркане. Ему хвостней полную шапку отсыпали, а меня продали в услужение к кобольдам в подземные храмины. Три года тачку катал, Солнцелика не видал. Думал, уж совсем конец мне придет. А только как-то ночью разбудил меня стражник и поволок в какую-то черную-черную комнату. Такую темную, что и носа своего не разглядеть.
— А там на черном-черном столе черный-черный гроб?! — радостно предположил Вадюня, не слишком, видимо, заботясь о поддержании величественного имиджа исполняющего королевские обязанности.
— Ничего такого в помине не было, — нахмурился Соловей-разбойник. — А и было бы, я б не узрел. Стражник меня в ту комнату впихнул, дверь на засов, и поминай как звали! Ну, думаю, всё — смертушка моя пришла! Ан не-ет! Вдруг глас из мрака: «Ну что, Соловей, как оно, во глубине земли? Сладко ли?» Ну, вестимо, что не сладко.
Стражник меня в ту комнату впихнул, дверь на засов, и поминай как звали! Ну, думаю, всё — смертушка моя пришла! Ан не-ет! Вдруг глас из мрака: «Ну что, Соловей, как оно, во глубине земли? Сладко ли?» Ну, вестимо, что не сладко. А глас далее вопрошает: «Желаешь ли вновь на волю?» Я в ответ: «Желать-то желаю, да чем за то платить надобно?» А мне, стало быть: «Плата с тебя будет — верная служба, да от добычи десятина. А за ту службу я тебя от всякой напасти уберегу».
— Прикинь, Витек, кто-то здесь солидно крышует! — Я молча кивнул.