— Проглот, лежать! — Я похлопал зверя по взъерошенному загривку, и он нехотя выполнил команду. — Это свой.
Толмач приблизился, с опаской поглядывая на ручного монстра.
— Прибыли, ваше преимущество, как было велено. Не извольте сомневаться, всё привезли. До последнего хвостня!
Я нахмурился, пытаясь скрыть удивление. Не знаю, что уж там наговорила нашему приятелю Оринка, но о деньгах, кажется, в приглашении речь не шла.
— Коли желаете, всё можете перечесть. Вот тут у меня каждое дело учтено. — В руках укладника появилась толстая амбарная книга с радугой цветных закладок. — Все тут прописано: и кто пожелал в своем хозяйстве породу конскую улучшить, и сколько мзды с него получено, и кому какая очередь поставлена. Ну и кто на что сгодиться может. Вот, к примеру, — толмач послюнявил палец и открыл гроссбух на синей закладке, — из Головного Призорного Уряда завзятый стольник. А вот из Прихвостневого…
Я едва удержался от смеха. В прошлом году мы послали толмача в Елдин, велев ему открыть офис и собирать заказы от желающих улучшить конскую породу, случив своих кобылиц с синебоким жеребцом «ниссаном». Должно быть, старания нашего приятеля не пропали даром, и дело шло на лад. Именно об этих прибылях и говорил толмач. И деньги, являвшиеся, по сути, полагавшейся нам мздой, он и доставил руководству по первому зову. Отсюда и возок, отсюда и охрана.
— И много наличности в сухом остатке? — принимая журнал учета заказов, сурово осведомился я, стараясь придать лицу выражение деловитой озабоченности.
— Да уж за полтораста тысяч хвостней набежало! — гордо отрапортовал ушлый субурбанец. Впрочем, субурбанец и бывает — либо ушлый, либо мертвый. — Для вас-то, может, и не много. Но всё же и не малость какая.
Замечание моего собеседника имело право на существование. С прошлого года удачные финансовые спекуляции нашего грусского партнера, уроженца здешних мест Щека Небрита, вложившего призовые деньги своих постояльцев в продажу металла Великого Железного Тына чайнаусским купцам, вывели меня и Вадима в число людей довольно состоятельных, чтобы не сказать — богатых. Но деньги по большей мере были там, за пределами Субурбании. Так что привезенные толмачом средства могли оказаться весьма кстати, особенно учитывая специфику проводимого расследования и знаменитое высказывание Наполеона о том, что для войны нужны деньги, деньги и еще раз деньги.
— А сам-то батюшка-кормилец в добром ли здравии? — осмелился наконец задать наболевший вопрос господин укладник. — Да где ныне пребывают?
— Думу думают, — поднимая вверх указательный палец, глубокомысленно изрек я. И добавил, выждав драматическую паузу: — Высокую думу! А на здоровье, слава Нычке, не жаловались, чего и вам от души желают.
— О-о-о! — покачал головой чиновный коневод-телегостроитель.
— О-о-о! — покачал головой чиновный коневод-телегостроитель. — Об чем же, коли не секрет, дума?
— Мой друг, я поражен безмерно! — с укором проговорил я. — Страна на грани! Хаос и запустение на носу! И кому ж, спрашивается, печься о спасении уязвленного отечества, как не нашему любимому титану прозрения и вахтенному передовой мысли Вадиму Злому Бодуну Ратникову?!
— Насчет хаоса, это что ж, о короле с челядинцами его, что ли? — разочарованно протянул толмач. — Как же, слыхивали! Экое горе-то.
По интонации нашего старого знакомца было не понять, то ли он выражает дежурное сожаление в связи с исчезновением любимого монарха, то ли удивляется малости повода для суровых дум высокого начальства. Поэтому, выждав паузу и не дождавшись продолжения официальных стенаний, я поспешил задать наводящий вопрос.
— И что в Елдине о том толкуют?
— Да всяко бают. Всё больше о ценах на овес. А о короле толкуют, и что нечистая его побрала, и что зеленые человечки, кои, по слухам, в его палатах по стенам бегали, государя похитили да на летучий корабль уволокли. А тут еще молва пошла, будто король с ближними своими промеж народу скрываются, беды и чаяния людские вызнают, чтобы, как придет урочный час, явиться да собственноручно мощной дланью всех и покарать.
— Нешто всех? — ухмыльнулся я.
— А чего церемониться? Разве кто безвинный в Субурбании сыщется? Всяк знает, что милостью Нычки держимся, и за то его чтим, что милость его безмерна.
— Ну, хорошо, — кивнул я, не давая ходу философским рассуждениям знатного коневода и телегостроителя. — А сам-то как думаешь?
— Насчет руки — отродясь она у Барсиада крепкой не была, — пожал плечами толмач. — А так, мне-то оно что? Вот как вы скажете, так оно и верно будет. Оно ж послам всяким без государя скука да тоска смертная. Ни тебе сговор тайный учинить, ни отобедать всласть! А мне государь, дай ему Нычка здоровья, коли жив, борща не варил, дров не колол. Мне что с ним, что без него — всё едино солнце всходит.
— А ежели вдруг враг какой нагрянет? — Я укоризненно покачал головой.
— Да нешто сыщется такой враг, которому верные людишки без надобности будут?
— Против своих, стало быть, пойдешь? — нахмурился я.
— Отчего вдруг? — На лице моего собеседника нарисовалось явное недоумение. — Здесь, почитай, все таковы. Коли враг лютовать не станет — его тут завсегда с пирогами как родного примут. А если тебя принимают как родного — на что тебе лютовать?!