* * *
С Рейнаром все было понятно. Голодная смерть в ближайшие часы ему не грозила. Лишь бы на радостях он не объелся и не хватил лишку спиртного. Насколько я помнил его планы посреди ночи резидент эльдорадской разведки намеревался поразить собравшихся у наследника Золотой Кепки мятежных баронов загадочным исчезновением из пустой часовни. Прыгать же с дерева на дерево, волоча за собой переполненное брюхо, — весьма накладное занятие, А мне самое время было спланировать ночной визит к мадам королеве. Переодевшись как подобает, я, по возможности скрытно, обошел все коридоры, прилегающие к апартаментам «моей супруги». Осмотрел лестницы и даже выбрался на крышу, прикидывая пути отхода в случае, если возможный «семейный совет» приобретет чересчур бурные формы.
На всякий случай было решено, что меня наняли за пределами Парижа как штирийского ландскнехта и понятия не имели, кто я такой на самом деле. К тому же брат Адриэн, весьма кстати вспомнив, что аббатом одной из ближних святых обителей является его сорбоннский однокашник, немедленно отправился навестить его, прихватив на всякий случай моего коня. Так что в случае необходимости быстрого прощания с Шалоном мне было на чем уносить ноги. Вопрос только — куда?
Ужин, принесенный Жозефиной, был проглочен с той стремительностью, с какой притаившийся в листве хамелеон сглатывает неосторожно подлетевшую муху. На вопрос Жози, вкусно ли было то, что я только что съел, к стыду своему, я даже не смог вспомнить, чем же потчевали меня повара герцогини Лотарингской. Спустя час после ужина паж королевы Наваррской прибежал за Конфьянс, спеша передать ей волю госпожи, Ее Величеству было угодно видеть свою камер?фрейлину. Королева желает слушать чтение мадемуазель де Пейрак. Конфьянс, не заставляя ждать госпожу, удалилась вслед за пажом.
Понятное дело, чтение какого?нибудь новомодного Амадиса Галльского заменяло Марго отсутствие реального Генриха Гиза, пировавшего в данный момент с именитым Мэй д'Одиром. Все ее существо бунтовало против патриархальных нравов и правил, принятых в этой провинциальной глуши. Избалованное дитя Парижа, любимица Лувра, она просто не представляла себе, как можно ложиться спать в такую рань. Выждав некоторое время, я тихо направился к опочивальне Маргариты.
Слава богу, мне не пришлось следовать примеру Лиса, демонстрируя изощренную технику эльдорадского рукопашного боя. Приставленный к дверям королевских покоев страж, уже изрядно немолодой швейцарец, явно не разделял воззрения младшей из сестричек Валуа на назначение дня и ночи. Он дремал стоя, облокотясь на алебарду, и по всему было видно, что подобный способ ему явно не внове. Мысленно я поблагодарил здешнего дворецкого за хорошо смазанные дверные петли и чуть отворив дверцу, чтобы не создавать сквозняк, проскользнул в спальню. Хранитель королевского покоя даже бровью не повел. Наверняка не я первый осуществлял подобные манёвры здесь в столь поздний час.
Тяжелая бархатная портьера цвета бордо, затканная серебристыми лилейными крестами, скрыла меня, предоставляя возможность вдосталь любоваться происходящим. А любоваться, Сакр Дье, было чем! В кругу золоченых бронзовых канделябров, озаряющих мерцающим зыбким светом спальню, на огромном ложе, застеленном черной, точно морская пучина, шелковой простыней, сияло волшебной жемчужиной ослепительно прекрасное тело Маргариты Наваррской, едва?едва прикрытое почти прозрачной ночной сорочкой. В комнате, несмотря на позднее время, было жарковато, и соболье одеяло, переливающееся в неровном пламени свечей, было небрежно откинуто в сторону и почти сползло с ложа, лишь едва?едва касаясь маленькой тонкой ножки королевы.
Ее Величество скучала, едва слушая декламируемые стихи и разглядывая то замысловатое литье канделябров, изображающее безумную пляску вакханок, то лепнину, украшающую карниз, то оплывшие восковые свечи… Она была прекрасна и, несомненно, осознавала это. Тело ее жаждало ласк, душа — любви, но, увы, и то, и другое сейчас заменяли стихи, выразительно произносимые моей юной сообщницей. Надо сказать, черный цвет простыни был весьма кстати рядом с этой красавицей. Уж и не знаю, был ли это своеобразный траур по невинноубиенному брату Карлу, но то, что он безупречно оттенял молочно?белый цвет ее кожи и выгодно подчеркивал изысканное совершенство форм, было несомненным.
…Так живи, пока жива,
Дай любви ее права —
Но глаза твои так строги!
Ты с досады б умерла,
Если б только поняла,
Что теряют недотроги.
Любоваться прелестной картиной отдыха царственной одалиски можно было бесконечно долго, однако пришло время действовать. Я отдернул тяжелую портьеру, открывая удивленному взору Марго свое убежище.
О, постой, о, подожди!
Я умру, не уходи!
Ты, как лань, бежишь тревожно…
О, позволь руке скользнуть
На твою нагую грудь
Иль пониже, если можно.
Я закончил строфу и склонился в галантном поклоне:
— Не правда ли, мадам, стансы преподобного Пьера Ронсара необычайно сладкозвучны и проникновенны!
— Кто вы, мсье? — в негодовании вскинулась королева. — Откуда вы здесь взялись?
Обворожительное личико ее все еще продолжало оставаться гневным, но цепкий взгляд уже вполне явственно оценивал широкие плечи и крепкие ноги незваного гостя.