— Сир! — однажды вечером начал бравый гасконец, в час когда хозяйственная Жози устраивала ревизию заработанных девицами монет и потому не крутилась близ красавца лейтенанта. — Пора уезжать из Парижа,
— Верно, Мано.
— В Понтуазе нас ожидает пять дюжин пистольеров, с ними еще до сотни тех, кто сражался вместе с вами в Лувре. Я посылал человека, сегодня он вернулся с сообщением: солдаты будут ждать не более двух недель. Им приходится скрываться, а деньги на исходе. Если мы не появимся, они попросту разбредутся кто куда.
— Значит, за это время нам нужно выбраться из Парижа.
— О да! — радостно подхватил мой помощник. — Наш отряд невелик — не более двух сотен, но это испытанные бойцы. Они будут рады служить под вашим знаменем.
— О чем ты говоришь, Мано? Разворачивать стяг Наварры здесь, не имея под командой даже эскадрона, — это самоубийство!
— Мы можем уйти в Гасконь и собрать там армию, сир.
— Можем, — вздохнул я. — Но без помощи Испании или Англии у нас вряд ли получится навербовать более пяти полков пехоты и двух кавалерии. Этого тоже мало для войны с Францией.
— Англия за морем. До нее надо добраться. К тому же туда должен ехать кто?то, способный убедить их королеву дать денег и послать флот. А Испания, прошу простить меня. Ваше Величество… Но ведь вы же гугенот. Король Испании никогда не станет вести переговоры с гугенотом.
— Я — гугенот?! — Этот вопрос вырвался у меня помимо моей воли и, похоже, изумил Отважного лейтенанта.
— Я — гугенот?! — Этот вопрос вырвался у меня помимо моей воли и, похоже, изумил Отважного лейтенанта.
Со времени моего возвращения к жизни вопрос, отношусь ли я к лагерю католиков или же их непримиримым врагам?гугенотам, честно говоря, не тревожил меня нисколько. И вот теперь он встал со всей остротой.
— О да, мессир! — проговорил удивленный де Батц. — Вы глава гугенотской партии, мой капитан.
— Да? Тогда почему я не помню ни одного псалма?
— Сие мне неведомо, государь. Я вполне был удовлетворен тем, что за всех наших ребят молитвы Господу возносил наш эскадронный капеллан, царствие ему небесное. Светлая душа. Там, в Лувре, рубился до последнего, пока его алебардой в спину не ткнули. — Он печально вздохнул, на минуту задумываясь. — А то вот еще можно двинуться в Ла?Рошель. Там, правда, католиков не любят, ну да вы меня и ребят не выдадите. Ну а мы с вами — и в огонь, и в воду! Поговаривают, что в Ла?Рошели ваш кузен, принц Кондэ, уже войска собирает. Так, может, туда?
— И по дороге в Ла?Рошель, — поморщился я, — и по дороге в Гасконь нас будут искать, как нигде в другом месте Франции. Кроме того, почему?то мне кажется, что я не в самых добрых отношениях с кузеном Кондэ. Не думаю, чтобы он обрадовался моему приезду. Пока одно ясно точно: из Парижа самое время убираться. И вот еще что. Если я не убивал короля Карла IX — а я готов отдать голову на отсечение, что я его не убивал, — значит, его убил какой?то негодяй, желающий приписать мне смерть государя. Что бы ни случилось, я обязан распутать это дело. Имя короля Наварры не должно быть запятнано обвинением в подлом цареубийстве. А потому, будь добр, послушай, что говорят на эту тему на рынке, в коллежах Сорбонны, у Девиц… Где и что сейчас Екатерина, Генрих Анжуйский, Алансон, Гиз, моя супруга Марго и прочие мои родственнички.
— Слушаюсь, мой капитан!
За дверью послышались быстрые шаги хозяйки, должно быть, заскучавшей без лихого гасконца, и я приложил палец к губам, давая знак прекратить наш военный совет.
С этого дня, к немалой печали гостеприимной хозяйки «Шишки», мы начали подготовку к отъезду. Для начала мой верный соратник, прикидываясь простецким искателем удачи из Прованса, обошел все городские ворота, спрашивая, нельзя ли устроиться где?нибудь стражником. Но южный говор Мано заставлял парижан настораживаться, и, невзирая на уверения в полной преданности канонам католической церкви, ни один цеховой старшина, возглавляющий отряд местной стражи, не пожелал взять к себе чужака. И все же сказать, что преданный гасконец зря стаптывал сапоги, было нельзя. Результат, хотя и неутешительный, имелся.
Воодушевленные посулом высокой награды, стражники перерывали повозки, выезжающие из города, заставляли нищенствующих монахов снимать капюшоны у крепостных ворот. Даже поднимали кончиками алебард колпаки прокаженных, возвращающихся с убогой милостыней в приют Святого Лазаря, находящийся по ту сторону новых стен Карла V. Если бы они могли знать, сколько стоит голова словоохотливого простака, потягивающего дешевое вино из оплетенной бутыли и распространяющего вокруг неперебиваемый запах чеснока, вероятно, бдительные стражи сей же миг оставили бы в покое монахов, торговцев и прочий прохожий люд и гнались за Мано через весь город. Но мысль об этом даже не приходила в их головы. В самом деле, не мог же так просто разгуливать по Парижу человек, голова которого оценена в доход с хорошего баронства.
Работу Мано все?таки нашел: возчиком в той самой скорбной лечебнице Святого Лазаря. Правда, для этого пришлось изрядно уменьшить остававшийся у нас запас монет, но зато теперь в распоряжении будущих беглецов имелась повозка, запряженная двумя справными мулами, огромная бочка для воды, бочонки поменьше, множество высоких корзин для провизии и возможность каждый день выезжать из города и въезжать обратно.
На эту бочку у нас были особые надежды. В нужный момент в ней предполагалось поставить второе дно и тем самым превратить повозку в королевскую карету. В корзинах и бочонках, меж овощей, фруктов и свежего мяса, мы надеялись спрятать оружие пистольеров, личного эскорта Моего Величества, по?прежнему околачивающихся по тавернам и борделям улицы Пон?Вьё.
День сменялся днем, приближая намеченную дату нашего побега. Каждое утро Мано отправлялся в скорбный дом своих нанимателей. Затем, с дневной выручкой прокаженных, на рынок и обратно, с продуктами, вином и водой. Стражникам ворот Сен?Дени уже успел примелькаться разбитной возчик, непременно останавливающийся, чтобы угостить охрану чаркой?другой «казенного вина» и ломтем жареного мяса. Мано сыпал прибаутками, расточал добродушные улыбки направо и налево, и немудрено, что скоро был в доску своим для бдительных стражей. Между тем новости, привозимые им каждый вечер, заставляли серьезно задуматься.