— Вы вновь об этом! — раздраженно поморщился Генрих Валуа. — Оставьте, ради бога! Луи убит, а вы рассуждаете о каких?то глупостях. — Король снял птицу с руки, и та, лишенная ласкового почесывания, обиженно заорала, заглушая беседу двух королей и аккорды клавесина, на котором, услаждая слух Его Величества, по?прежнему играл музыкант придворной капеллы в специальной бархатной шапочке с толстыми наушниками, чтобы лишить придворного виртуоза нежных созвучий возможности подслушать беседы своего монарха. Валуа скривил губы и, подняв с края стола серебряный колокольчик в виде изящной дамы в широких, по моде, юбках, громко зазвонил, точь?в?точь школьный сторож, объявляющий начало перемены. Капитан и его жандармы ворвались в кабинет так скоро, будто все это время стояли за дверью, ожидая вызова. Возможно, так оно и было.
— Д'Эпернон, — недовольно сказал он, глядя на явившихся на его зов анжуйцев, замерших с палашами наголо, — возьмите птицу и чешите ей вот здесь! — Палец августейшего владыки указал франтоватому гасконцу место на голове попугая, которое тот должен обихаживать в ближайшее время. — А теперь уходите! И смотрите, чтобы с Фатимой ничего не случилось! Это подарок османского султана. Анри, о чем ты говоришь?! — подхватывая с китайского фарфора сочную грушу, начал Валуа, лишь только стража покинула его кабинет. — Убит Луи, мой Луи! Мой самый близкий друг! — Король нервно сжал краснобокий плод, и липкий сок потек по его руке, стекая на брабантские кружева. — Все, его больше нет. Он был моим другом, моим наставником, учителем, а его больше нет.
Король, не мигая, уставился на меня, и только сейчас в обманчивом свете восковых свечей я заметил, какие темные круга залегли вокруг глаз завтрашнего полновластного государя Франции.
— Его убил твой чертов гасконец! А ты мне толкуешь об ордонансах, о суде чести. Чего ты хочешь от меня, Анри? Чтобы я помиловал убийцу? Этому не бывать.
— Но это была честная дуэль! — вновь попытался высказаться я, понимая, что попытка эта, по сути, бесполезна.
— Он еще не окреп после ранения! — вскакивая и бросая на стол остатки груши, заорал на меня Валуа, бледнея от ярости. — Да к черту, какое мне дело до этого? В стране есть король, есть закон. И закон этот созвучен закону Божескому, а там, между прочим, сказано: «Мне отмщение и аз воздам!» Аз воздам, ты слышишь, дорогой кузен! Я начну крестовый поход против дуэлей в своей стране, и первый, кого я казню, будет шевалье де Батц. Я отрублю ему голову. Молчи! — вновь закричал на меня взбешенный монарх, делая мне предупредительный жест рукой. — Молчи! Не вздумай мне говорить, что начинать правление с казни — плохая примета. Я не верю в приметы. Во всяком случае, сейчас не верю! А если это грех, то Господь простит мне его, ибо сказано в девятой главе первой книги Моисея: «Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека, ибо человек создан по образу Божию», — наклонившись ко мне, нервно вещал христианнейший король, — Я отменю все ордонансы! Я запрещу дуэль, и это будет благо, только благо для всей Франции! Только королевский суд вправе решать, кто прав, кто виноват!
— Но, Ваше Величество. — Я старался говорить как можно спокойнее. — Я и прошу справедливого суда. Ведь шевалье де Батц — мой дворянин. И мне надлежит чинить над ним справедливую расправу.
— Нет! Нет, Анри, нет! — оскалив в недоброй ухмылке желтоватые зубы, затряс головой Валуа. — И не пытайся обмануть меня! Я не отдам тебе убийцу Луи!
— Но судить его должен королевский суд Наварры!
— И пусть! Пусть должен! Я сам буду судить его!
— Но почему. Ваше Величество? Ведь только что вы сами говорили о власти королевского суда, о власти закона.
— Да потому, мой дорогой Анри; что если бы дю Гуа заколол твоего лейтенанта, я бы, возможно, пожурил его, но уж наверняка не стал бы наказывать. А потому я не верю, что ты отрубишь голову де Батцу.
— Это должен решать суд, — попытался было напомнить я.
— Не?ет уж! — Палец государя замельтешил влево?вправо перед моими глазами. — Король есть помазанник Божий, и если в стране все решает суд, значит, он, по сути, стоит над властью короля. Над властью Господа! Это великий грех! Он нарушает естественный порядок, предначертанный Всевышним! А теперь ступай! Уходи! Я не желаю тебя видеть нынче, Я никого не желаю видеть! Все прочь! И ты прочь. — Валуа схватил лежащий на блюде персик и запустил его в спину музыканта, извлекающего из клавесина божественные звуки Франческа де Милано. Прокричав эти слова, король рухнул на обитый атласом диван и разрыдался, обхватив голову руками.
Я направился к двери. Разговаривать с Генрихом в эту минуту о чем?либо, тем более об освобождении Мано, было абсолютно бессмысленно. В приемной де Ногаррэ, преисполненный оказанной честью, морщась отболи, чесал голову возле хохолка розовоперой Фатиме. Та, как истая барышня, заметив в ухе капитана серьгу с посверкивающим бриллиантом, самозабвенно пыталась вытянуть украшение из мочки незадачливого гасконца. Тот стоически терпел, не решаясь портить развлечение королевской любимице.