Из?за полуоткрытой двери до нас доносились слова залихватской песни, выпеваемой внизу чьим?то хорошо поставленным голосом:
Дурак вилан пропьет свою рубаху,
Ему рога пройти мешают в дверь.
Когда женился, право, дал он маху —
Со школяром жена его теперь.
Ну а школяр — он набожный и кроткий,
За что и наградил его Иисус —
Ему верны парижские красотки,
И мне, ей?богу, нравится их вкус!
На какой?то миг песня смолкла. Вероятно, спустившаяся вниз по лестнице в зал Жози передала певцу наше приглашение, поскольку следующий куплет уже подхватил иной голос:
Ломбардец?жмот набьет сундук монетой,
Ему душа и тело — все товар.
Без покаянья сдохнет он за это —
Ни ливра не вернет ему школяр!
Ну а школяр — не вор и не мошенник,
Его избрал Господь для дел благих…
Ему нальют в таверне и без денег,
Да и накормят. Боже, помоги.
Сопровождаемый этим радостным возгласом, в нашу каморку вошел невысокий, еще довольно молодой человек в черном одеянии бенедиктинца, с низко опущенным капюшоном на голове и длинными янтарными четками, в молитвенно сложенных руках.
— Мир вам, дети мои, — благочестиво поводя отменно хитрыми темными глазами, торжественно изрек служитель Всевышнего тем самым голосом, который пару минут назад поминал недобрым словом злополучную судьбу выпивохи?виллана. — Мадам Жозефина, — продолжил он, проверив, хорошо ли закрыта дверь, — оповестила меня о том горестном событии, которое послужило причиною многих печалей для вас, — он кивнул на де Батца, — дети мои.
— Святой отец. — Мано подвинул бенедиктинцу тяжелый, грубо сколоченный табурет на трех лапах?ножках. — Прошу вас, присаживайтесь. Жозефина рекомендовала вас как весьма почтенного человека, умеющего хранить чужие тайны. Надеюсь, это так?
— О да! Я храню их даже от тех, кому они принадлежат. Ибо недаром сказано в Писании: «В многознании много печалей. Умножающий знания — умножает скорбь». Что сие, как не высшая мудрость, дарованная нам Господом? Вот, положим, вы, дети мои. Мадам назвала вас возчиками. Пожалуйста, зовитесь, как вам нравится. Но скорее архиепископ Парижский — странствующий рыцарь, чем вы — подопечные Святого фиакра. Даже и не заметь я пистолей, столь небрежно прикрытых брошенным на ложе плащом, я бы, вне всякого сомнения, полагал, что езда поверх лошади вам куда более знакома, чем унылое следование за ее хвостом. Но, благослови вас Господь, повторю еще раз и еще сколько потребуется, раз вы желаете именоваться возчиками — отчего же нет! Это ваша тайна. И сам Карл Великий в прежние времена именовался «бедным пастырем овечьего стада», когда на то имелась причина.
Я невольно кинул взгляд на свою лежанку, где под плащом действительно на всякий случай была приготовлена пара пистолей. Брат Адриэн перехватил мой взгляд и едва заметно усмехнулся:
— Господин возчик! Конечно, если бы вы пришли ко мне в исповедальню с этакими кнутами, я бы выгнал вас взашей из дома Божьего. Конечно, если бы смог. Здесь же вы вольны раскладывать орудия своего труда там, где вам вздумается. Итак, как говаривал честнейший адвокат Пьер Патлен[15], «вернемся к нашим баранам». Добрейшая госпожа Жози уже сказала вам, что я состою каноником в церкви Святого Бенедикта, что между улицей Сорбонны и Пла д'Этэн? Признаться, нынче днем я и сам был свидетелем того странного случая, произошедшего на этом перекрестке, жертвой которого вы, — он кивнул на де Батца, — стали. Давненько не встречал такой прыти у бедного возницы! А ваш бег! Вы вполне могли бы зарабатывать себе на жизнь, став королевским скороходом.
Неспешная, доброжелательная речь каноника лилась умиротворяюще, елейно, когда бы не слышалась в ней то и дело скрытая издевательская нотка. Де Батц сидел, пунцовея на глазах, уже и сам не радуясь, что затеял поиски.
— Но полноте, Я не считаю себя вправе спрашивать вас, чего ради бедному возчику вздумалось преследовать карету монсеньора епископа. Быть может, вы всегда мчитесь за епископскими каретами сломя голову. Сейчас вы просите меня об одолжении — я правильно вас понимаю? — перебил он сам себя, внимательно вглядываясь в своих визави. Я молча кивнул.
— Так могу ли я, — торжественно продолжил брат Адриэн, — слуга Господний, отказывать в такой ничтожной милости возлюбленным чадам его, когда и сам он ежечасно дарует радость обретения искомого даже самым ничтожным из человецей?! Многие прихожане нашей церкви — добрые граждане, живущие поблизости.
Я молча кивнул.
— Так могу ли я, — торжественно продолжил брат Адриэн, — слуга Господний, отказывать в такой ничтожной милости возлюбленным чадам его, когда и сам он ежечасно дарует радость обретения искомого даже самым ничтожным из человецей?! Многие прихожане нашей церкви — добрые граждане, живущие поблизости. Не сомневайтесь, господа, — я отыщу вашу пропажу.
Дверь вновь отворилась. Жозефина, с парой бутылей и копченой грудинкой на подносе, присоединилась к пастве благочестивого бенедиктинца.
— О! «Премье крю ле Элено»! — радостно воскликнул слуга Господний, едва бросив косой взгляд на бутыли. — Прекрасное бургундское! Весьма рекомендую! Увы, сейчас я вынужден удалиться, ибо дела мои не терпят отлагательств, но, полагаю, завтра утром мы с вами вместе, в один голос, возблагодарим Господа за безмерную милость Его к чадам своим и воздадим лепту… — он чуть запнулся, — Матери нашей, Церкви, за ее посильную помощь. — Брат Адриэн смиренно склонил голову, блеснув из?под капюшона краешком аккуратно очерченной тонзуры. — До скорого свидания, почтеннейшие господа возчики. Да прибудет с вами Иисус!