Но стены Маольсдамме под стать серьезной крепости. Построенные из массивного серого камня еще, должно быть, при власти местных баронов, они были недавно перестроены и теперь грозно взирали на сушу тремя бастионами так называемого новоитальянского начертания. С недавних пор, когда Вильгельм Молчаливый по достоинству оценил удобное местонахождение гавани и населенного пункта при ней вблизи границы с Фландрией, он распорядился создать здесь морскую базу. Гёзы, на своих легких суденышках промышлявшие дерзкими набегами на испанские владения, могли здесь пополнить запасы продовольствия, боеприпасов, пресной воды, да и просто?напросто отдохнуть между боями. Наплыв продаваемой за гроши драгоценной испанской добычи немедля подстегнул рост города, еще лет двадцать назад вряд ли имевшего право носить этот статус.
— Закрыть ворота! Поднять мост! — неслась над крепостью отчаянная команда бургомистра. — Испанцы у стен Маольсдамме!
— Господи, за что ты нас оставил! — одним дыханием выпалив гордую тираду, достойную гражданина свободной страны, запричитал городской голова. — За что отвернул от нас ясный лик Свой?!
Облако пыли, маячившее на горизонте, неспешно двигалось в сторону городских ворот, и сквозь него уже вполне можно было различить и знамя с гербовыми эмблемами Леона и Кастилии, и полированные кирасы гарцующих впереди строя всадников.
— Их там не менее пятисот человек! — хлопотливо причитал бургомистр. — А то и вся тысяча будет!
— Ау, приятель! Охолонь! — Шевалье д'Орбиньяк бесцеремонно прервал тактические подсчеты не на шутку переполошившегося градоначальника. — Дай тебе волю пальцы загибать — ща тут вся армия герцога Альбы окажется! Ну забрел кто?то ненароком — че кипеж?то устраивать! Ща дорогу спросит — дальше пойдет!
— А вдруг как штурмовать будут?! — со смешанным чувством тоски и внезапно вспыхнувшей надежды повернулся к нему бургомистр.
— Будут штурмовать, — худощавое лицо моего напарника моментально потеряло обычную насмешливость, становясь до оторопи жестким, точно занесенная над головой секира, — тогда, как всех перебьем, — так и посчитаем! Лучше уж думай, где испанцев хоронить будем!
Мысль об ожидающихся похоронах явно не порадовала радушного хозяина.
— Будут штурмовать, — худощавое лицо моего напарника моментально потеряло обычную насмешливость, становясь до оторопи жестким, точно занесенная над головой секира, — тогда, как всех перебьем, — так и посчитаем! Лучше уж думай, где испанцев хоронить будем!
Мысль об ожидающихся похоронах явно не порадовала радушного хозяина. Он побледнел и, молча отвернувшись от приближающихся войск, уставился невидящим взглядом на город, радостно вздымающий меж роскошных лип свои остроконечные, покрытые черепицей крыши с ушами слуховых окон.
— Мой город! — едва прошептал он и добавил уже шепотом: — Мой бог!
Я перевел взгляд туда, куда смотрел этот сугубо мирный, перепуганный до полусмерти человек, и перед моим мысленным взором предстала картина неминуемого штурма и всего того, что следовало за успешной атакой, с такой же неотвратимостью, как свора псов за телегой мясника. Обмазанные смолой от сырости дома, окутывающиеся чадящим смрадным дымом, языки жаркого пламени, вырывающегося из окон, распластанные в кровавых лужах истерзанные тела, снующие среди дворов озверевшие от запаха смерти мародеры и те, кто остался в живых, на коленях с воем проклинающие свою жизнь.
— Мы все умрем! — с первобытной животной тоской в голосе пробормотал бургомистр. — Все!
— Это не должно вас волновать, друг мой! — вновь обретая присущую Тюдорам высокомерную твердость, милостиво изрекла Елизавета. — Как говорил великий афинянин Эпикур: «Смерть совершенно не касается нас! Все хорошее и дурное лежит в ощущении. Смерть же есть отсутствие всяких ощущений».
Я невольно усмехнулся. На мои взгляд, огнекудрая Диана избрала не лучшее время для цитирования античных философов. Но в этом она была вся! С юных лет находя утешение в горестях среди трудов Платона, Аристотеля, Сенеки и того же Эпикура, она использовала обширные цитаты из них как универсальное лекарство, позволяющее стойко преодолеть тяжкие невзгоды. Не так давно при королевском дворе считалось точной приметой: если государыня садилась переводить любимого Сенеку — стоило ждать грозы. Ничего не попишешь — именно такова была эта великая женщина, живущая чувствами и страшащаяся любви, обожающая танцы и веселье, но твердо и бестрепетно правившая весьма непростой страной. Женщина, перемежающая площадной бранью размышления древних мудрецов и венчающая, точно короной, свои полные внутренней страсти фразы жестким и звонким «Абсолют!».
— К чему вам беспокоиться? Стены Маольсдамме крепки, а принц Шарль, как вам, должно быть, известно, один из лучших военачальников Франции и, полагаю, с радостью поможет вам отбросить испанцев от стен города! Не так ли, мой принц?
— «Ну шо», — раздался в голове язвительный голос напарника. — «Опять за старое? Слушай, а может, на следующую операцию выйдем монахами? Я уже научился у брата Адриена глазки закатывать. Ты будешь слово Божье по ушам втирать. Шо?то я как?то притомился крушить все напрочь и навзничь. Знаю я эту интернациональную помощь! Опять кругом будут вдовы и сироты!»