— Милорд! — встревожено начал я, припоминая, что буйные сумасшедшие подчас бывают неотличимы от людей психически здоровых, вплоть до того момента, когда будет затронута тема, бередящая их душу.
— Не стоит так волноваться!
— Оставьте! — отмахнулся дядюшка Филадельф. — Если вы считаете, что я выжил из ума, то проваливайте! Идите спать и радуйтесь, что ваша кровать еще не вязанка казематной соломы.
— Моя кровать не слишком удобна, — стараясь успокоить разбушевавшегося старца, мягко проговорил я. — В ней тьма клопов. Кроме того, один симпатичный призрак настаивает, что окровавленная постель — ее личная собственность.
— А, это Анна Болейн! — отмахнулся граф Эгмот. — Она и при жизни была изрядной привередой, а сейчас и подавно! Застряла между мирами и мается от скуки. Насчет постели же не беспокойтесь, никакого отношения она к ней не имеет.
— Она и при жизни была изрядной привередой, а сейчас и подавно! Застряла между мирами и мается от скуки. Насчет постели же не беспокойтесь, никакого отношения она к ней не имеет. Просто ее супруг когда?то велел заколоть одного из любовников Анны — придворного музыканта?итальянца. Королевские телохранители у нее на глазах изрубили несчастного на куски прямо в постели. Вот ее величество и ходит по Тауэру, объявляя все увиденные кровати своими, да к тому же еще и окровавленными.
— Да уж, пикантная история, — вздохнул я, не слишком радуясь услышанному.
— Кстати, принц! Вам известно, что Елизавета вовсе не дочь Генриха VIII? Да?да! — Старец вскинул указательный палец, выставив его, точно пограничный столб между ложью и истиной. — Она дочь Норриса. Был, знаете ли, у Генриха такой дружок, рыжий, как и сам Генрих.
— До меня доходили такие слухи, — поморщился я.
— И почему, интересно знать, вы решили, что они не соответствуют действительности? — Филадельф состроил хитрую мину, ну совсем как Санта?Клаус, задающий ребятишкам каверзные загадки перед раздачей призов. — Не потому ли, что царствование Элизабет удобно вам? Ну, скажем, как гугеноту. А? То?то же!
Вот мы и опять вернулись к вопросу о том, что есть правда и так ли уж она нужна человеку в жизни. Правда подобна лучу солнца: вдали его сияние светит и согревает, но стоит приблизиться — и этот луч превратит неосторожного в пепел. Ну, к черту, не к ночи будь помянут! Я желаю выговориться! В конце концов, в Тауэр не так часто попадают умные люди. Все эти джентльмены наивно считают, что титул заменяет им мозги. Пожалуй, стоит посоветовать Рейли открыть заговор против юного короля Джеймса. Только среди мятежников и встретишь интересных собеседников. Но это завтра. — Старейший из живых обитателей Тауэра благодушно махнул рукой, то ли сводя в шутку последние слова, то ли, наоборот, давая отмашку волне арестов, грозящих смыть не одну человеческую судьбу. — Забудьте все, что я вам тут наболтал. Вот, глядите на волчок. Пока он спокоен, с легкостью можно отличить один цвет от другого. Все это, как вы сами видите, чистые цвета. Если желаете, посвящайте их семи смертным грехам или семи добродетелям. На ваше усмотрение. Но вместе с тем лежащий волчок мертв, и эта безделица вряд ли может у кого?то вызвать серьезный интерес. — Мизинец лорда Эгмота коснулся оси игрушки, толчками поворачивая ее из стороны в сторону. — И так бессмыслица… И так ничуть не лучше… А теперь поглядите. — Пальцы ученого старца сложились щепотью и резко крутанули стержень волчка. Тот заплясал по столешнице, перемешивая радужные спирали в невообразимо яркое цветное пятно. — Видите! Видите! — снова повысил голос импульсивный собеседник. — Он стоит! Пока движется — стоит! Совсем как девиз нашего рода: «Покуда двигаюсь — стою!» Юла закончила свой бег и вновь устало рухнула на заляпанную въевшимися чернильными пятнами столешницу.
— Вот в этом?то и есть вся суть! — Филадельф зажал свой талисман между большим и указательным пальцами. — Посмотрите на волчок сбоку. Что вы видите?
— Крест, — удивляясь вопросу, проговорил я.
— Вот именно — крест! — неожиданно сурово повторил мои слова многомудрый узник. — Он, как и круг, — рассказчик провел длинным ногтем по ободу игрушки, — совершенная фигура. Он символ закона, символ религии. Он — мертвая буква, отделяющая мысль от слова. Ибо что, как не буква, составляющая основу любого слова, и есть придуманный значок, которым человек тщится выразить переполняющие его мысли?
Стоит ли говорить о том, что именно крест подняли на свои знамена христиане, видя в нем весьма красноречивый знак вышнего порядка.
Но это не наше знамя, и хотя, в отличие от пасторов и прелатов, мы не обрушиваемся с пеной на губах на инакомыслящих, крест и все, что с ним связано, глубоко чуждо самоэлитам. Мы веруем в круг, компонованный из спиралей. Мы задаем движение этому миру. Для самоэлита важна справедливость, а не закон, дух, а не буква, сопричастность к Творцу, а не религия. Вместе с теми, кто поклоняется закону, — седобородый оратор вновь закрутил волчок, демонстрируя единство и борьбу противоположностей, — мы составляем мир людей во всей его многосложности, и они без нас мертвы точно так же, как и мы без них. Вот и вся высокая мудрость мироустройства! Мир будет стоять, покуда движется!
Глаза седовласого философа сверкали, речь его громыхала под сводами заваленного книгами узилища так, что выступи он пред гарнизоном Тауэра — и тот без остатка пошел бы за ним, точно народ Израиля за Моисеем, и сорок лет бродил бы по Англии, недоумевая, что, собственно, разыскивает. Но у меня кое?какой опыт общения с гигантами мысли и творцами Божественных Откровений уже имелся. А потому, машинально разложив по полочкам полученную информацию, я подкинул в пламень души неистового собеседника смолистое полено внимания.