Воистину, суровый сын знойной Испании сполна хлебнул невзгод и измывательств английского плена.
Между тем мы все ближе и ближе приближались к заветному Лондону. И каждый день неутомимый Лис радовал нас новым блюдом из «чудодейственных цветов Дианы».
Так было и тем утром, когда за витражным переплетом окна — язык не поворачивался назвать это иллюминатором — замаячили утопающие в зелени дома Шадуэлла, жмущиеся к самому берегу Темзы, точно толпа встречающих у пирса. В наши дни, когда границы Лондона сдвинулись аж за Вулидж, оставив далеко позади рубежи старого Лондонского графства, тяжело поверить, что все эти Шадуэлл, Розерхайзер и Уаппинг были дальними задворками столицы. Но сейчас все обстояло именно так, и даже защитный земляной вал, насыпанный лет через семьдесят вокруг сердца Британии, не включал Шадуэлл в черту города. И все же, признаться, я был весьма рад видеть эти знакомые с детства берега, вдохнуть родной туманный воздух и, наконец, увидеть на горизонте крепостные башни Лондонского моста. Я глядел во все глаза, радуясь отсутствию смога, ставшего в наши дни почти неотъемлемой частью лондонских пейзажей. Смотрел, как проплывает мимо Тауэр, пока еще окруженный широченными рвами, на месте которых четыреста лет спустя будут резвиться детишки, играя в мяч на зеленых лужайках.
— Добро пожаловать в Лондон, сир! — Рейли, войдя в мою каюту, отвесил шутливый поклон. — О, я вижу, вам понравился наш Тауэр! Ему без малого пятьсот лет, а он все строится. Посмотрите, вот этот, с четырьмя башнями, — Белый Тауэр. Его построил Гэндальф, епископ Рочестерский, в 1097 году, еще во времена Вильгельма Завоевателя.
— Вильгельм Завоеватель умер в 1087 году, — рассеянно поправил я.
— Белую же башню построили во времена Вильгельма II — Рыжего.
— Верно, — хмыкнул Уолтер. — Признаюсь честно, поражен вашими познаниями. Но впрочем, я пришел сюда не за тем. Мы швартуемся. Не откажите в любезности, ваше высочество, не выходите из этой каюты до той поры, пока я не пришлю за вами.
— Вы меня арестовываете? — Я резко вскочил с места, в один миг забывая о прелестях майского Лондона.
— Ну что вы, мессир! Просто я желал бы преподнести кое?какой сюрприз моей Белла Вирджиния, и было бы прискорбно испортить его вашим преждевременным появлением. Покорно прошу извинить за временные неудобства. Надеюсь, как мужчина вы меня понимаете.
— Признаться, нет, — удивился я, осознавая с грустью, что, невзирая на звучность моею эфемерною титула, у гостеприимного хозяина есть весьма широкие возможности, чтобы настоять на своем.
— Увы, сир… — развел руками корсар. — Вам, французам, никогда не понять нас, англичан.
Я хмыкнул и, не вдаваясь в излишние объяснения, отвернулся.
— Ну, вот и славно, — с хорошо знакомой жесткой ноткой в голосе отчеканил Рейли. — Я не прощаюсь, мой принц.
Хлопнувшая дверь недвусмысленно свидетельствовала, что дальнейшие переговоры бессмысленны, а скрежет ключа в дверном замке не оставлял сомнений, что капитан «Дерзновения» тщательно взвесил каждое слово, прежде чем обращаться ко мне со столь нескромной просьбой.
Что ж, замки испанцы привозят из Фландрии. А там мастера свое дело знают отменно, шпилькой такой замок не откроешь. Да и нет здесь этой шпильки. Завалившись на покрытую периной кровать, я закрыл глаза, надеясь хоть в такой форме выразить протест против насилия над личностью. Дремота, навеянная мерной качкой, не заставила себя долго ждать. К жизни меня вернул бодрый голос Лиса на канале связи:
— «Але, Капитан! Хватай мешки, вокзал отходит!»
— «Что произошло?» — встрепенулся я, усиленно растирая виски, чтобы окончательно вернуть ясность разуму.
— «Пока ничего особенного, но мое пролетарское чутье подсказывает, шо мы таки приплыли».
— «Это несомненно», — подтвердил я.
— «Да я не в этом смысле», — возмутился д'Орбиньяк моей непонятливости. — «Короче, даю прямое включение с камбуза, а ты уж сам кумекай ху из ху, а ху из кто?то другой».
В эту секунду я увидел мир глазами своего напарника и услышал его ушами все происходящее на палубе в непосредственной близости от Лисовского наблюдательного пункта. Стоя у борта, Рейли беседовал с высоким, сурового вида мужчиной в темной одежде гугенота, с лицом благообразным, однако наполненным тем яростным внутренним огнем, который делает людей великими подвижниками или не менее великими мучениками за веру.
— …сэр Френсис! — не столько раздраженно, сколько досадливо проговорил Рейли. — Я не скажу, что вознаграждение меня не интересует вовсе, но здесь я целиком полагаюсь на щедрость ее величества, и, если бы речь шла лишь об этом, разве стал бы я приглашать вас на корабль, да еще тайно и с такой поспешностью.
— Тогда что? — удивленно спросил человек в черном, именуемый сэром Френсисом.
— Милорд, дело тайное. Прошу вас это понять, — переходя на театральный шепот, начал сгущать туман корсар. — Вы ведь в прошлом году были послом в Париже?
— Да, это так, — кивнул незнакомец.
Стоп! Почему незнакомец? Посол в Париже в год Варфоломеевской ночи? Очень даже известная особа! Собственной персоной Френсис Уолсингам, секретарь королевы, ее доверенное лицо и начальник секретной службы. Вот так сюрприз!