— Бурбон?! — несколько раз озадаченно повторило привидение. — Стало быть, ты француз.
— В некотором роде, — попытался я уклониться от ответа.
— Выходит,, мой муж вновь начал войну с Францией?
— Я бы не стал это утверждать, мадам. Впрочем, мне неизвестно, кто имеет честь быть вашим мужем.
— О, я несчастная, покинутая жена — брошенная и поруганная! — Дама в экстазе вцепилась в свои роскошные кудри, но лишь вновь снесла голову с плеч. — Волей этого тирана я лишена жизни и всего того, что так любила! Я — Анна Болейн, безутешная жена жестокосердного короля Англии Генриха VIII!
Отсеченная голова королевы вернулась к месту своего обычного пребывания, и спальня огласилась стонами, воплями и рыданиями так, точно казненная сволочным муженьком красавица решила воспользоваться случаем всласть поплакать на собственных похоронах.
— Кхм! Мадам, может, вас это утешит, — попытался я хоть как?то успокоить казненную, — но ваш муж давным?давно мертв.
— Да ну?! — прекращая оглашать комнату утробным воем, обрадовалась Анна Болейн. — А от чего он умер?
— От ожирения, мадам. Последние годы своей жизни он был настолько тучен, что его приходилось возить на специальной тележке.
— Грязный боров! — нежно проворковала первая маркиза Дорсет. — А ведь я говорила ему, чем закончится его обжорство! Я предупреждала! А кто же сейчас правит страной? — полюбопытствовала она, теряя интерес к жалкой участи бывшего супруга.
— До сегодняшнего дня, сударыня, Британией правила ваша дочь.
Точно в подтверждение моих слов где?то далеко, должно быть, в предместье, заорал первый, встревоженный предчувствием зари петух.
— Моя дочь — королева? — скороговоркой выпалила Анна Болейн.
— Была таковой, — в тон ей ответил я. — Вчера ее свергли. Второй петух, точно ревнуя к успеху первого, во всю глотку возвестил начало нового дня.
— Она здесь, в Тауэре, — частил я.
— Это все Филадельф…
Последняя фраза обезглавленной королевы показалась мне незаконченной, но никакой возможности уточнить смысл слов ночной гостьи не было. Призрак растаял на глазах, потревоженный рассветным лучом, ненароком скользнувшим по кованому плетению оконной решетки. А вслед за этим — новый петушиный крик, радостный, точно вопль «Земля!» после месяцев морских скитаний, разорвал тишину серого лондонского утра, подводя черту под моим ночным приключением.
* * *
Надеюсь, прислуге, беззаботно дрыхнущей все то время, пока знатный пленник терзался клопами и призраками, давненько не приходилось вставать в этакую рань. Я с нескрываемым злорадством наблюдал, как переполошенные неурочным пробуждением «чертового француза» полулакеи, они же полутюремщики, бегали, подгоняемые отборной руганью и угрозами на всех языках Атлантического побережья. На сей раз я не стал манкировать светскими обязанностями, и церемониал утреннего подъема испортил челяди крови не меньше, чем мне — ночные паразиты.
— Шпагу! — скомандовал я, оглядев себя в принесенном услужливыми клевретами венецианском зеркале.
— Но, сир! — на ужасном ломаном французском отозвался верзила голландец, выполнявший роль начальника моего конвоя и потому удостоенный неслыханной чести подавать шляпу принцу крови.
— Шпага не есть вас разрешать!
— Чушь! Чушь! — небрежно отмахнулся я. — Я желаю упражняться в фехтовании. Извольте подать мне шпагу! Вы составите мне компанию.
— Мэтр Рейли не велеть! — ошарашено затряс головой вчерашний абордажник, в глубине души явно содрогающийся от мысли, что перечит настоящему принцу.
— Какого черта! Ну?ка, беги к Уолтеру да растолкуй ему, что я в гневе и требую шпагу!
Глаза начальника стражи стали круглыми, точно новенький гульден. Никогда прежде ему не доводилось охранять столь знатную персону, и теперь потомок рыбарей и мукомолов даже представить себе не мог, как следует поступить. Ну уж точно из?за прихоти взбалмошного француза будить улегшегося под утро правителя Англии он не собирался. Вообще же сказать, роль вздорного, придирчивого, капризного вельможи довольно удобна, когда необходимо заставить соглядатаев в ливреях держаться подальше. Как гласит старая военная мудрость: любая кривая вокруг командира значительно короче прямой около него.
— Ступайте! — брезгливо морщась, скомандовал я.
— Это есть ноо! — пробасил переполошенный страж.
— Не желаю слушать! И пришлите ко мне шевалье д’Орбиньяка. Да, вот еще что: велите оседлать лошадь, а лучше — двух. Мы с месье д'Орбиньяком желаем прогуляться.
— Это не есть возможно! — Абордажник развел руками, часто моргая в безнадежной попытке выйти из мыслительного ступора.
— Ступай прочь, каналья! — в притворной ярости взорвался я, вырывая из рук начальника конвоя отороченный собольим мехом бархатный берет и круша им содержимое принесенного куафером столика с благовониями и ароматическими притираниями. — Все ступайте прочь! Вон!
Драгоценные хрустальные пузырьки и баночки из резной кости с обреченным звоном посыпались на пол, превращая совершенное создание неизвестных мастеров в кучу бессмысленных осколков и наполняя сырую затхлую атмосферу тюремных покоев непередаваемой какофонией тончайших ароматов.
Мое двойственное положение то ли узника, то ли гостя пока еще позволяло этакие фокусы. Конечно, с сегодняшнего утра в Тауэре за мной вполне могла закрепиться слава несносного самодура, но я не собирался здесь задерживаться, а потому не слишком дорожил мнением приставленных ко мне шпиков. Во всяком случае, теперь эта братия будет стараться держаться подальше от гневливого вельможи, хотя бы из чистого инстинкта самосохранения.