— Дозволь атаковать, государь! — требовал князь Щенятев, нервно сжимая и разжимая пальцы на рукояти сабли. — В клинки ударим — не устоят, ироды.
Рюрик мрачно глядел на застывшие шеренги в одинаковых багровых кафтанах. Стрельцы молча ждали приказа, положив на сошки тяжелые пищали. Между полусотнями, хищно уставившись на повстанцев ненасытными жерлами, стояли пушки. Застывшая рядом с ними обслуга с дымящимися пальниками наметанным взглядом вымеряла дистанцию выстрела, чтобы придать стволам нужный угол возвышения.
— Не дело это, князь, — мотнул головой Рюрик. — Покуда до стрельцов с клинками наголо домчишься, всю рать положишь. А ты как думаешь, боярин? — Он повернулся ко мне.
— Здесь не все войско царя Ивана, — начал я.
— Иные к Новгороду идут, — кипятился Щенятев. — Этих же в завесе оставили, дабы ранее нас к стольному граду успеть!
— Это было бы глупо, — перебил его излияния я. — Оказаться под новгородскими стенами в неполной силе в лучшем случае — пустая затея, в худшем — самоубийство. Одним полком нашу армию не остановить — по тем царевым войскам, которые у новгородских стен располагаться будут, мы ударим, как молот по наковальне.
— Что же ты предлагаешь? — заинтересованно глядя на меня, осведомился Рюрик.
— Охотницкий полк выставить на берегу — суматоху создавать. Новгородские дружины по лесу вдоль дороги расположить, ими же позади дорогу закрыть. Внутрь каре обоз загнать.
— И что ж, — возмутился лихой рубака, с укором глядя на Рюрика, — стоять да на ворога глазами лупать? Эдак ныне в чужедальних странах воевать учат?
— По-разному учат, — спокойно ответил я. — А только попусту людей губить — в этом ни проку, ни славы нет. Дорогу расчистить надо, это бесспорно, но чтобы головы не класть, следует лесом скрытно два конных отряда отправить: выше и ниже по течению. Чтобы они там переправились да стрельцам во фланги и ударили. Перестроиться царским войскам негде, да и некогда будет. А как враг дрогнет, можно будет и во фронт ломиться.
— По-ужиному лазить — честь невелика. Не так нам деды завещали! — рявкнул взведенный до предела князь. — Эх, да что тут говорить!
Он махнул рукой, выхватил из-за пояса шестопер и заорал:
— Бог храбрых любит! За мной, соколята!
— Стой! — вслед ему крикнул Рюрик, но было поздно.
Строй войска, если это можно было назвать строем, двинулся в едином порыве. И в тот же миг противоположный берег заволокло плотным дымом слитного залпа.
Кони тонули в грязном месиве, еще недавно казавшемся убогой речушкой. Упавшие всадники тщетно силились подняться, барахтаясь в мутном потоке, окрашивая темную воду алой кровью. Армия Рюрика исчезала на глазах. Таяла, как апрельский снег на крышах Самарканда. Лишь только кованая рать на всем ходу влетела в реку и застряла в размытом дождями русле, из чащи послышался лихой посвист, и на сгрудившиеся Рюриковы дружины обрушилась поместная конница, без разбору сыпля удары, разя саблями, топорами и чеканами тех, кто еще двигался. Сражение было проиграно. Бездарно и безнадежно проиграно.
— Отступаем! — прокричал Рюрик, поворачивая своего жеребца. — Спасайтесь, души христианские!
Некогда меня учили, что отступление не есть бегство. Это отступление было именно бегством — беспорядочным и суматошным. Оно могло бы и вовсе считаться паническим, когда б личная гвардия Рюрика, прорвавшись сквозь россыпь поместников, не столкнулась нос к носу с опричной сотней. Кромешники с видимым удовольствием грабили обоз, начисто позабыв, что тот, кто сражается, еще не побежден. Заметив приближающихся всадников под белым соколом, спешенные опричники засели между возами и открыли беспорядочный огонь, но Рюриковы гридни, увидев перед собой наконец реального противника, бросились ловить карателей, выкуривая их из-под колес телег и возов с провиантом.
— Отходим! Отходим! — кричал Рюрик.
И это была, несомненно, одна из самых верных команд, отданных за сегодняшний день. Среди деревьев замелькали багровые кафтаны стрельцов. Одна из пуль, вряд ли прицельная, ударила в голову белого коня, вздыбленного Рюриком, и жеребец, мгновенно обмякнув, начал заваливаться на спину.
— Держись! — послышался сбоку крик Никиты, и я едва успел заметить, как великий князь вылетел из седла, точно арканом вырванный рукой Порая.
— Вальтер! — раздалось сбоку. Рядом со мной на возу, подняв пистолет, стоял Генрих Штаден. Наши взгляды встретились. Он продолжал целиться, хотя и без того ствол его брешийского пистоля смотрел мне аккурат между глаз, но палец замер на спусковом крючке. Я опустил занесенную саблю и пришпорил коня. Выстрел грянул за моей спиной, но ни свиста пули, ни боли не было. Стрелял ли он в воздух, или попросту нашел другую мишень, было уже недосуг разбираться. Я сшиб конем негодяя, пытавшегося стащить с седла лорда Баренса, и, огрев его плетью вдоль спины, помчал дальше.
Бороды царских воевод были в полной безопасности. Менее чем за час восьмитысячная армия Рюрика прекратила существование. Большая ее часть сложила оружие, да что там сложила — побросала его, едва завидев приближающегося врага. Те, кто был пошустрее, бежали врассыпную, доверяя спасение головы скорости ног. Немногие пытались оказать сопротивление. Еще меньшая часть прорвалась вслед за нами, сохранив мужество в час испытания. Теперь нас едва набиралось семьсот человек, лишенных четкого командования, а порой и вовсе безоружных. Занятые довершением разгрома царские воеводы не позаботились отрядить погоню. И это было единственной радостной новостью в этот день.