— Бдить неотступно, — то ли услышалось, то ли почудилось мне.
Тиун, узнав, что гостям опричного сотника необходимы отдельные покои, да еще и на двоих, скривил такую физиономию, как будто ему предстояло без пилы и топора сложить немедля здесь же новый терем. Однако, смирившись с мыслью, что иноземный гость его гримас не разумеет, отвел нам с Лисом каморку под лестницей с двумя убогими топчанами. Предоставленные нам лежанки скорее предназначались клирикам, изможденным постом и молитвой, а не широкоплечим воякам. Поэтому, как ни пытался я улечься поудобней, что-нибудь обязательно выпирало за край лежанки. Впрочем, особого выбора не было, а потому, стоически пытаясь уснуть, я стиснул зубы и начал вспоминать многочисленные ночевки в условиях, куда менее вольготных, чем эти. Над головой то и дело стучали чьи-то сапоги, и сквозь щели в ступенях осыпалась мелкая серая пыль. Сон не отступал, но и наступление его было затруднено максимально. Не теряя надежды хоть как-то отдохнуть, я принялся разглядывать витиеватую резьбу столба, поддерживающего лестницу. Такую резьбу именовали здесь «фряжскими травами». Едва-едва дремота начала брать верх, как на канале закрытой связи прорезался Лис, полный негодования и стремящийся как можно быстрее поделиться им с ближним.
— Капитан! Я знаю, за что твоего «земляка» изгнали из его далекого отечества.
За скаредность и торгашеские замашки, порочащие высокое звание офицера.
— Что случилось? — нехотя отвлекаясь от созерцания орнамента, спросил я.
— Шо случилось?! Этот самый штангенциркуль пытался меня подло нажухать.
— То есть как это?
— Грязными инсинуациями. Он начал мне втирать, шо я продал ему бусурмана оптом, а не в розницу.
— В каком смысле? — насторожился я.
— Вот сразу чувствуется аристократ до костей своего мозга. Мало того что фишку не рубишь, так вообще не знаешь, шо с ней делать. Сам посуди, я когда мурзу за полсотни целковых уступал — я ж токо голову имел в виду… Ну, там, с ногами и всем, что к ним прилагается, — чуть помедлив, добавил Лис. — А всяко там — шмотки его златотканые, доспех, опять же, аргамак под седлом и в сбруе, шамшир булатный — это уж, извини-подвинься, мое. Так этот колбасник открыл свою хлеборезку и с пеной вокруг нее начал мне втирать, шо если он доставит царю Джанибека без всех этих наворотов, то кто ему вообще поверит, шо это мурза, а не какой-нибудь заштатный мурзик. Я тебе скажу, пены было, точно он выжрал флакон шампуня и закусил тотальным колгейтом. За каждую полушку в истерике бился. Но я победил! — гордо заявил мой напарник. — Сто рублей налом на руки получил. Двадцатку, гад, правда, выторговал. Но как пыжился, как пыжился — убегал, прибегал, с Джанибеком о чем-то чирикал… Кстати, мне показалось, шо ордынец лялякал на высоком языке Вольтера не хуже нас с тобой и всяко лучше этого долбаного жлоба, — перебил сам себя Лис.
— Ты уверен? — переспросил я озадаченно.
— Шо он жлоб — уверен. А остальное, честно говоря, мне было до фонаря. Зато теперь на пропой и дипломатию имеется неучтенная сотка, да плюс к тому — расписка на получателя в Москве. Так шо не журысь, щас хряпнем с казаками мировую, и все будет пучком.
Что именно будет пучком, выяснить мне так и не удалось, поскольку и на канале связи, и со двора послышались радостные вопли:
— Байда! Байда! Князь приехал! Многие лета!
Я поднялся с лежанки, спеша своими глазами увидеть легендарного основателя Запорожской Сечи. Но тут из резного фряжского разнотравья, как будто раздвинув деревянную поросль, образовалась крошечная бородатая голова.
— Тс-с, — шикнула голова, едва на ней проступил рот. — Не ходи туда. Меня слушай!
Глава 3
Если бы философы не топили истину в вине, то прочие бы там ее не искали.
Эпикур
Приветственные крики не смолкали. Судя по звукам, ликование толпы приближалось вместе с толпой. Спустя несколько мгновений над моей и без того раскалывающейся головой загрохотали десятки каблуков, напрочь лишая возможности услышать речь неожиданного гостя. Наконец топот сапог утих, и древесный бородач заговорил вновь.
— А второй-то где? — высовываясь наполовину из столба и пристально оглядывая каморку, поинтересовался он. — Мне сказывали, двое вас будет.
— Отлучился второй, — уклончиво ответил я. — А сами-то вы кто будете?
— Крепостной я, — гордо заявил представитель малого народца, радуясь случаю огласить свой громкий титул. — Самый что ни на есть столбовой крепостной.
— Кто? — переспросил я, пытаясь совместить услышанное с рассказами моей учительницы, княгини Трубецкой, и собственным опытом пребывания в России.
— Что тут непонятного? — возмутился кроха. — В домах — домовые, в банях — банники, а я, стало быть, — крепостной. Потому как и стены, и башни, и все здесь под моей опекой состоит. А живу я в этом столбе, выходит, что столбовой. Но тс-с. — Он еще раз цыкнул, прибывая меня говорить как можно тише, и резко продолжил: — Уходить вам отсюда надо. Недоброе тут задумали.
— Против нас? — уточнил я, не совсем понимая, о чем может идти речь.
— А то! — немедля подтвердил крепостной, а затем добавил тоном, не допускающим противоречия: — Уж как вы там хотите, а нынче за полночь я вас отсель выведу.