— Не так, — выдохнул я, прижимая ее к себе и страстно приникая к вожделенным устам.
Кулачки Софьи уперлись мне в грудь. Мгновение, еще мгновение, сопротивление ослабло, и я почувствовал, что мы с размаху проваливаемся в бездну, в которой нет ни княгинь, ни оперативников, а только мужчина и женщина.
Я пришел в себя от тихого стука в дверь. Светало. В комнате царил сумрак, но уже не такой беспросветный, как раньше. Где-то вдалеке шарахнулся от дурного сна первый московский петух и загорланил в ужасе, призывая на помощь солнце. Моя ночная гостья была уже на ногах. Только сейчас я смог разглядеть, что ее темное одеяние было униформой опричника. Возможно, даже самого звонаря этого волчьего братства. Софья оглянулась и быстро исчезла за дверью. Я снова провалился в сон.
Проснулся я от собственного залпового чиха. Лебяжий пух хорош под головой, но не в носу. Солнце поглаживало веки, разукрашенное цветными стеклами, но все-таки вполне яркое. В его зыбком свете вечным хороводом кружили пылинки, где-то красноватые, где-то зеленоватые, плавно перелетая из одного луча в другой. В первый миг я не мог сообразить — то ли привиделось мне ночное приключение в чудесном сне, навеянном Бабаевой настойкой, то ли случилось наяву. Я повернулся, приподнимаясь на локте. Так и есть.
В подушке красовалось сквозное отверстие, из которого выбивался лебяжий пух.
Так и есть.
В подушке красовалось сквозное отверстие, из которого выбивался лебяжий пух.
«Значит, все-таки это был не сон», — глубокомысленно заключил я и невольно подивился банальности этой фразы. Но подумать что-либо еще не успел, поскольку, с обычной бесцеремонностью распахнув двери, в комнату вломился Сергей с утренней порцией лекарств.
— Пациент, знаете ли вы, — с порога радостно провозгласил он, — что выдающиеся ученые медики Пражского университета с полной очевидностью установили: стоит больному уснуть, как моментально сыщется лекарь, который разбудит его, чтобы дать пилюлю от бессонницы. Ну что, почтеннейший, желаете скушать ложечку или только ее содержимое?
— Ты это о чем? — поморщился я.
— О том, что состояние стояния вашего самочувствия в сравнении со вчерашним вечером значительно усилилось. — Лис изобразил на своей физиономии глубокомысленное выражение. Затем поднял кулак. — Больной! Глядя на этот молоток, скажите: «А-а!!!»
— А-а, — недовольно буркнул я.
— Прэлэ-эстно. — Напарник расплылся в улыбке. — Самое время говорить «бэ».
Сергей повернулся к маячившему у дверей опричнику.
— Братан, больной нуждается в уходе санитара.
— Чего?! — переспросил караульный.
— Не чего, а кого, — пояснил самозваный эскулап. — «Патриа о муэрте», знаешь? Не знаешь. Запор мозговых извилин. Короче, мне нужно два ведра теплой воды.
— Зачем?
— Мозги пополоскать. Но шоб обязательно тридцать шесть по Цельсию. Или по Кельвину?.. В крайнем случае по Фаренгейту, но это на худой конец. В данном случае, как я полагаю, это неактуально. Понял?
— Ага. То есть не-а…
— Ну, тогда бегом! Ключевое слово — теплая.
Лис подтолкнул стражника к двери:
— Давай, давай. Шевели окорочками.
Ошарашенный Лисовой трескотней опричник выскочил за двери, оставляя нас наедине.
— М-м-да, — усаживаясь рядом с кроватью, важно проговорил Сергей. — И еще раз м-да, как сказал бы Мишель Дюнуар. Больной! На вас поступают жалобы. Вы ведете себя атипично, шо та пневмония. Глубокой ночью, когда к вам приходит смерть с косой… Пусть даже не с косой, а с кинжалом — вы берете над ней верх. И, как сообщают хорошо информированные источники, делаете это неоднократно.
Лис отдернул одеяло. Смятая постель была густо усыпана белыми пушинками.
— Вот и переводи на него после этого ценное мухоморное сырье. Ну что, Казанова, рассказывай, как прошла встреча в очень тесной и углубленно дружеской обстановке.
Я с немым укором поглядел на Сергея. Пауза грозила затянуться.
— Вечная дилемма джентльмена: увидев даму у своих ног, протянуть ей руку помощи или лечь радом?.. Чего с ножом-то кидалась? — уже более серьезным тоном спросил Лис.
— Решила, что я сдал дядю Якоба, а вместе с ним и ее, Штадену.
— А-а-а. Вот, значит, с каких делов местное комсомольское подполье сеновал спалило. Чего дыбишься? Тебе амуры, а лошади не кормлены! Давай хряцай микстуру. Ты нам еще живой нужен. Опять же, если к тебе каждый раз на свиданку с такими разрушениями ходить будут, никакой Москвы не хватит.
— Погоди, — оборвал я словесные излияния друга.
Мои воспоминания, загнанные посттравматическим шоком в темные закоулки сознания, всплыли точно ил со дна. Я точно вновь увидел сцену разговора Ивана Грозного и опричного сотника, подсмотренную из каморки за курантами.
— Передай Гонте, что на обратной дороге к гетману его будет подстерегать опасность.
— Какая? Где? — Лицо моего друга моментально потеряло разухабистую веселость.
— Без малейшего понятия.
— Эт-то тебе местные звезды рассказали? — Он кивнул на висевшую у моего изголовья карту созвездий, украшенную множеством замечательных графических миниатюр.
Дверь тихо отворилась, и за спиной Лиса возникла фигура Штадена. Лицо его, как обычно, имело выражение брезгливо-недовольное, а от встречи с Сергеем настроение опричника никоим образом не улучшилось.