— Неужто вы полагаете, что мы не сможем за себя постоять? — возмутился я.
— О том мне ничего не ведомо, а только велено головы уберечь, как вот эту. — Он постучал себя крохотным пальцем по лбу.
— Кем велено?
— Кем надо, тем и велено! Нешто сам не знаешь, кто такое велеть может?!
Честно говоря, этого я как раз не знал, но счел за благо промолчать, опасаясь разрушить у крепостного иллюзию моего всеведения.
— Ох, много тут недоброго, — продолжил малыш, забирая бороду в кулак. — Ты вот сам погляди.
Его указательный палец обвел круг на стене, и тот моментально осветился, словно окно соседней избы. За «окном» появились какие-то лица, затем послышалась негромкая речь. Изображение сместилось, выискивая говорящего, и явило мне физиономию Гонты.
— Светлый княже! — горячился куренной атаман. — Истинно говорю, не к добру эти двое здесь появились. Как есть подсыльщики! А ну как супротив тебя, Байда, злоумышляют? Круль-то польский небось за твою голову немало золотой казны отвалит. В железа [8] бы их, да расспросить, каким ветром таких гоголей в наши края надуло.
— Это ты, Петро, дурного хватил.
Круг экрана сдвинулся, демонстрируя того, к кому обращался ватажник.
— Чтобы мою голову посреди Далибожа с плеч скроить, недюжинным удальцом надо быть.
— Не прогневайся, гетман, а только мы их давеча не смогли и дюжиной одолеть.
— Ишь ты. — Вишневецкий разгладил длинные, начинающие седеть усы. — Желаю своими глазами поглядеть на ухарей. Кликни мне их.
— А ежели смерти они твоей алчут?
— Пустое, — отмахнулся Байда. — Когда б убить меня желали, сюда б не пробирались. По лесам бы стерегли — там и ударить легче, и ноги унести сподручней. Потому желаю я их видеть, а в железа да на дыбу мы их всегда вздернуть успеем.
За дверью послышалась громкая речь Лиса.
— А шо это ты, голуба, к стене припал? Или притомился?
— Так я того… дремал я, — послышался в ответ голос Чапели.
— Не, ну на шо это похоже! — не унимался Лис. — Я его ищу. С ног сбился, сапоги по колено стоптал. А он тут ухом стену продавливает. Ты куда мой кулеш дел, цапель винторогий?
— В лесу оставил, — промямлил незадачливый караульщик.
— Шо?!! — Возмущению моего напарника, казалось, не было предела, однако на канале закрытой связи его голос звучал иначе. — Капитан, ты нас слышишь?
— Еще бы.
— Капитан, ты нас слышишь?
— Еще бы.
— Ну, тогда радуйся. В твоем как-бы-нете у стены как-бы-есть ухо. И шо уж совсем не кстати — язык. Но эту оплошность я щас исправлю. Ты оставил мой кулеш в лесу?! Одного?! Без присмотра?! Его ж там съедят белки и волки! Ты мне и всему трудовому народу этим в душу плюнул!
За этим воплем я ждал услышать звук падающего тела. Зная вес Лисовых кулаков, можно было предполагать, что разговорчивость его несчастной жертвы на пару недель снизится до минимума. Однако дело до расправы не дошло.
— Эй, ты! Шалый! — донеслось сверху. — Хорош рубаху в клочья драть. Тебя и немчину Байда кличет. Да поспешите, гетман ждать не любит.
Князь Вишневецкий сломал печать красного воска и неспешно развернул поданный мною свиток. Шествующий над короной грифон, оттиснутый на гербе, ясно свидетельствовал, что письмо вышло из-под пера вельможного Миколаша Эстергази, спутника юношеских забав Байды, а ныне правителя Венгерского королевства. Институтские мастера хорошо постарались, чтобы снабдить нас рекомендательными письмами.
— Миколаш расхваливает вашу храбрость, господин… — Хозяин Далибожа вновь опустил глаза к письму. — Гернель. Гернель? Вы что же, в родстве с Якобом Гернелем?
Французская речь князя звучала с довольно сильным польским акцентом, но все же была вполне понятна.
— Точно так, — поклонился я. — Он мой дядя.
— Забавно. — Вишневецкий резко свернул письмо, как будто сбился с мысли, а теперь старался придать разуму прежнюю ясность. — Вы давно получали известия от вашего родственника?
— Не более трех недель назад, — чуть помедлив, словно высчитывая дни, произнес я и отмахнул плащ, чтобы достать инкунабуларий [9] .
Стоявшие у стен казаки схватились за сабли, торопясь защитить любимого вождя. Я медленно развел руки, демонстрируя отсутствие агрессии и благонамеренность.
— Вам не о чем беспокоиться, мой принц. Здесь не оружие, — заверил я.
— Не обессудь, а покуда человек ты новый, в этих местах неведомый, так что береженого Бог бережет. Пусть он возьмет.
Вишневецкий кивнул Гонте, и тот осторожно, точно в моей поясной сумке могла таиться гадюка, вытащил плоский ларец с письмами от моего «любимого дядюшки».
— Не боись, не укусит, — встрял Лис.
Гетман принял из рук верного стража изящную шкатулку и уже собрался открыть ее, но вдруг замер, будто забыв о своем недавнем вопросе.
— Это что? — озадаченно глядя на палисандровую крышку, негромко осведомился князь.
— Герб рода Гернелей, — гордо ответил я, искренне недоумевая, чем вызван столь неожиданный интерес.
— Оставьте нас! — грозно скомандовал хозяин терема, словно полагая, что кто-то может воспротивиться его приказу.
— Но-о… — затянул было Гонта.
— Ступай, — оборвал его Вишневецкий. — Я желаю побеседовать с глазу на глаз.
Едва закрылась дверь за гетманской стражей, как четкий, словно удар молотка по гвоздю, вопрос разорвал не успевшую сгуститься тишину: