Теперь, когда приток новых сил к нападавшим прекратился, дело получило иной оборот. Но праздновать окончательную победу было еще рано. Польская шляхта почти неостановима в первом натиске, однако, встретив упорную оборону, быстро падает духом и теряет кураж. В такой момент она может обратиться в бегство не менее безудержное, чем недавняя атака. Но зажатые в угол шляхтичи обычно сражаются с отчаянной храбростью. Сейчас был именно такой случай. Поняв, что дальнейшее наступление бессмысленно, а отступление невозможно, поляки вновь оттянулись к воротам, стараясь одновременно вести бой и открыть невесть каким образом запертый проход. Звон сабель едва не перекрывал звук набата, а стоны раненых оглашали крепость, вспугивая окрестное воронье, спешащее занять лучшие места для близкой трапезы. Открыть ворота не удавалось. Краем глаза я видел, как ходят они ходуном под ударами извне, как цепляются за их створки ополоумевшие от ужаса жолнеры. И все впустую.
Понять, что именно происходит, мне сейчас было не суждено. Отклоняясь от очередного удара, я резко повернулся и, зацепившись за ноги лежавшего в луже крови сечевика, рухнул наземь. В ту же секунду надо мной возникла ликующе-остервенелая усатая физиономия и занесенный для удара клинок.
Точно сжатая пружина распрямилась во мне, заставляя моментально перекатиться. И очень своевременно, потому что на освободившееся место тут же рухнуло, звеня доспехом, мощное тело моего недавнего противника.
— Вы целы? — послышался встревоженный окрик Штадена.
— Вполне, — проговорил я, но мой ответ утонул в грохоте слитного залпа двух десятков пищалей. За ним почти без промежутка грянул еще один залп.
Воспользовавшись беспорядочной схваткой у ворот, московские стрельцы выстроились в шеренгу и ударили поверх голов, добавляя сизого порохового дыма в общую картину утреннего боя. В другой ситуации они стреляли бы прицельно, но теперь понять, где свои, где чужие, было просто невозможно. Теперь же это и не потребовалось. Прибытие на поле боя новой организованной силы положило конец сопротивлению потерявшей надежды на спасение шляхты. И когда после отгремевших залпов у ворот появился гетман на вороном коне, в окружении сердюков-телохранителей, поляки не замедлили воспользоваться его «любезным предложением» немедля бросить оружие и сдаться на милость победителя.
Предрассветный штурм не удался. Поляки, шедшие к Далибожу в надежде обнаружить ворота открытыми, не были готовы лезть на стены. После короткого боя они вынуждены были отступить, запалив соломенные крыши посада. И все же первая неудача вопреки ожиданию не обескуражила нападавших. Когда солнце взошло над кручами, мы увидели, как поляки становятся лагерем у подножия холма. Далибож сел в осаду.
— Ну что ж, — разглядывая в подзорную трубу лагерь противника, задумчиво произнес Вишневецкий. — Запасы продовольствия у нас в избытке, вода в колодцах изобильна… Боюсь только, как бы развлечения не стали чересчур однообразны.
Стоя рядом с князем, я наблюдал за суетой, царящей под крепостными стенами: кто-то устанавливал заточенные колья палисада, кто-то разбивал шатры, кто-то вязал фашинник [15] , кто-то набивал мешки речным песком и галькой. Одним словом, все это очень мало походило на лихую вылазку из тех, что нередко позволяли себе окрестные магнаты со своими частными армиями.
— Тысяч до двух будет, — окинув взглядом лагерь, подытожил свои наблюдения один из атаманов, сопровождавших Вишневецкого.
— Поменее, эдак тыщи полторы с гаком, — возразил гетман и добавил, указывая рукой на шатер, над которым развевалось знамя с довольно странной эмблемой: — А командира их я уже не первый год знаю.
Посреди алого полотнища золотом была вышита тарелка, на которой красовалось пронзенное стрелой то ли сердце, то ли знак пиковой масти.
— Хоругвь Пржиятель, — точно сам себе негромко произнес Вишневецкий. — Не иначе как пан Юлиуш Стамбрусский, подкоморий коростеньский, в гости пожаловал.
— Светлый княже, — на боевую галерею, едва не споткнувшись, выскочил Гонта, — там внизу такое приключилось…
— Что еще? — резко повернулся хозяин Далибожа.
— Створки ворот… — ватажник помедлил, подыскивая подходящее слово, — …срослись!
— Да ты, что ли, бредишь с пьяных глаз! — взорвался и без того раздосадованный князь.
— Богом клянусь! Шоб мне горилки не пить! — выпалил, крестясь, запорожец.
— Горилки с этого дня вам, при сабле, всем не пить! На зимник пойдете — вот тогда и заливайтесь. И детям, и внукам о том заповедайте. Чтоб когда на сечи — о горилке и думать не смели. Не враг голову снесет, так я сниму. Нынче из-за нее, треклятой, чуть голыми руками нас не взяли. А этот вон, — он кивнул на Гонту, — и по сей час в ум не вернулся.
— Да вы хоть сами гляньте, — взмолился куренной атаман. — Ворота в землю корни пустили, а доски их промеж собой точь-в-точь ветвями переплелись.
— Экий ты чушебредень! Ладно, будь по-твоему, идем, — усмехнулся Вишневецкий. — Не до ночи ж тут стоять.
Отдав распоряжение выставить охранение на стенах, гетман начал спускаться по лестнице. Посреди двора лежали защитники Далибожа, павшие этим утром. Батюшка с кадилом ходил между ними, призывая Всевышнего даровать убиенным жизнь вечную взамен так нелепо потерянной земной.