— Как государь — солнце для своих подданных, так послы его — светлые лучи, пред коими…
— Ну так ведь то послы, — перебил его Вишневецкий. — А ты — вестовщик. Я ж, поди, не чужой земли государь. Говори, с чем пришел, не томи душу.
— Царь Иоанн наслышан о ваших победах над степняками и выражает свое благоволение, — с неохотой выдавил посланец. — И в награду за то шлет: казны серебряной пять сотен рублев, да огненного зелья [10] сорок пудов, да зелена вина пять бочек. Вам же, светлый князь, со своего плеча шубу соболью да булаву в яхонтах и смарагдах жалует.
— То и вся тайна? — Вишневецкий отложил прочитанный текст и хлопнул в ладоши.
Верный тиун князя возник в дверях точно по волшебству. — Огненное зелье вели в Зеленскую башню грузить, а вина царева бочки во двор выкати, да ковшики к ним приставь, дабы люд христианский потешиться мог.
— То не все, — исподлобья глядя на присутствующих, вновь заговорил Штаден.
— Иди, — кивнул тиуну князь, демонстративно оставляя меня подле своей особы.
— Государь вас к себе в Москву призывает, — смирившись с тем, что выгнать меня не удастся, продолжил вестфалец. — Мне велено вас туда сопровождать.
— О как! — Взор светлого князя потемнел. — На что я царю вдруг понадобился? Поди, из стольного града только-только вернулся.
— Мне царевы помыслы неведомы, я ведь, чай, не посол, — с затаенным злорадством проговорил Штаден. — Мое дело — наказ привезти.
— Наказ?! — В тоне князя послышался остро отточенный металл. — Я не смерд, чтобы царев ярыжка [11] мне наказы оглашал. Завтра же чуть свет в Москву выезжай да скажи государю, что дары его щедрые я принял с благодарностью. Отдарки тебе дворецкий мой вручит. О прочем передай, что по первому зову всевеликого царя нынче в дорогу собираться начал. К Воздвиженью, даст бог, поспею. А провожатые мне для того без надобности, не пьяный, чай, с тракта не собьюсь.
Лицо Генриха вытянулось и приняло озадаченное выражение. Не знаю уж, какие подсчеты вел он, но я-то помнил точно, что за обозначенные князем три с лишним месяца можно не спеша доехать до Урала.
— Воля ваша, — глотая наперченную пилюлю, поклонился опричный сотник, будто бы собираясь уходить. — Только слух идет, что этим летом государь Ливонию воевать собирается, а знаючи ваш опыт и военное умение — кого, как не вас, воеводой большого полка поставить.
— Стало быть, Ливония. — Чело Вишневецкого избороздили глубокие морщины. — Что ж, ты завтра в путь. Да поспеши. Нынче у нас пресвятая Параскева Пятница. На той неделе к субботнему дню с дружиной в Москве буду.
— Все исполню, светлый княже. — Штаден почтительно склонил голову, не трогаясь с места.
— Ну так ступай да выпей за мое здравие.
— С охотою. Да только тут вот какая закавыка образовалась… — Опричник кинул на меня быстрый взгляд.
— Что еще? — недовольно скривился Вишневецкий.
— Хотел бы просить сего дворянина, — он кивнул в мою сторону, — при особе вашей состоящего, со мной отпустить.
— Отчего вдруг? — нахмурившись, бросил князь.
— Я бы хотел о том наедине сказать.
— Ступай, — чуть помедлив, скомандовал запорожский гетман.
Я направился к выходу. У двери в ожидании приказа караулил дворецкий. Сквозь небольшую оставленную им щель доносились звуки голосов.
— …по исчезновении сего астролога и сам он, и ближние его, кои причастны быть могут к злодеянию, повинны…
Дальнейшее расслышать не удалось. Подступивший ко мне вплотную Гонта, набычившись и яростно жестикулируя, заговорил с угрозой:
— Шо замер, ирод заморский? Ступай себе. Иди, иди.
Я тут же залопотал по-немецки и, пользуясь языком жестов, начал объяснять, что с места не сойду без своей шкатулки.
— …оных выдать головой, — донеслась из-за двери резкая, словно удар бича, фраза Штадена.
— Со мной к царю прибудет, то мое дело, — отрезал Вишневецкий. — Эй, где ты там? Ворочайся.
Я провел в компании Вишневецкого еще часа два, в деталях и подробностях рассказывая ему о своих похождениях и странствиях, передавая сплетни императорского двора и повествуя о невероятных охотничьих успехах графа Миколаша Эстергази. Когда же наконец любопытство моего собеседника было удовлетворено, он отпустил меня, сообщив, что «утро вечера мудренее». Эта присказка всегда вызывала у меня глубокое недоумение. По роду службы проведя в разных эпохах России немало времени, я так и не увидел ни единого местного жителя, у которого бы утро сопровождалось большей ясностью ума, нежели вечер.
Но, как бы то ни было, я вышел во двор, спеша отыскать Лиса. Оставив меня, как обычно, общаться с князьями, Сергей без промедления затеял то, что в его лексиконе именовалось «винно-водочной дипломатией». И много в том преуспел. Я застал напарника у одной из бочек, когда он, хлебая вино из одной братины с Гонтой, норовил обменяться с ним крестами. Резкий окрик на канале связи несколько привел его в чувство. Однако появление «немчины» перед туманными взорами казачьей вольницы стоило мне изрядной чары зелена вина, поднятой Лисом «за мир и дружбу между народами, и шоб сдохли все гадюки, шо не с нами». Выпитое тут же ударило в голову, и без того раскалывающуюся после меткого попадания чьего-то кистеня по шлему во время схватки на пароме.