Далее следовал обширный список ветхозаветных персонажей, на которых, судя по всему, равнялся царь и великий князь всея Руси в деяниях своих — от Каина-братоубийцы до Рувима, осквернившего отцовское ложе. Что касается последнего, то я слабо себе представлял, каким именно образом Иван, потерявший отца в трехлетнем возрасте, мог совершить такое преступление. Разве что в младенчестве с ним случился некий конфуз, о котором он вряд ли мог помнить.
— И часто здесь такое? — едва шевеля губами, поинтересовался я у истово кивающего головой Штадена.
— Почитай, каждый день, — ритмично выполняя упражнение для мышц шеи, прошептал сотник. — Но тс-с-с, скоро он угомонится, а затем будет трапеза.
При этих словах я с тоской оглядел толпу молящихся костоломов и задался вопросом, отчего, собственно, мне было не пойти на всенощную в кирху.
Как и обещал знаток местных обычаев, процесс самобичевания не затянулся надолго. Получив дежурное отпущение грехов от митрополита, царь со свитой направились в знакомую мне до боли трапезную, чтобы хорошенько выпить и закусить во славу долготерпения Господнего. Я собирался было сослаться на дурное самочувствие и потихоньку улизнуть, однако стоило отойти на десяток шагов от общей колонны, как навстречу откуда ни возьмись возник мой недавний провожатый.
— Не велено.
Я печально вздохнул. Объяснять что-нибудь не было смысла. Уж скорее бы скифская баба прошлась со мной в менуэте, чем этот ясноглазый детина дал себе труд задуматься над чужими словами.
Церемония размазывания каши по тарелкам повторилась в точности, за одним лишь исключением. Теперь все это собачье жорево предназначалось не мне. Нынче я восседал одесную от просветлевшего ликом государя между сотников и десятников опричного полка. Серебряные чаши кромешников быстро наполнялись вином и осушались почти с той же скоростью.
— Да ты пей, немчина, не робей, — грохая об стол драгоценным кубком так, что последние капли разлетелись в стороны, проговорил Иоанн. — Хвала Господу, яда здесь нет. Мне из той же бочки налито.
— Я не боюсь, ваше величество… — Мои слова были прерваны недовольной гримасой венценосца.
— А это вот зря. Пужаться всякий раб божий обязан. Без страху токмо что камень да праведники в раю обретаются. Кто не боится — долго не живет. Повсюду измена, повсюду умысел злой. Сродственник твой вон чародейским кудесьем извести меня пытался. Ну да я на тебя за то зла не держу.
— Поверьте, ваше величество, я не был причастен к делам Якоба Гернеля и сожалею…
— Ой, плутуешь. — Царь погрозил мне пальцем. — Не был, так можешь быть. Кровь-то родная. А я тебе вот как скажу: родная кровь, она похуже яда будет. Не всякий яд в могилу кладет, от иного спастись можно. — Иоанн залпом осушил вновь наполненный кубок.
— Иоанн залпом осушил вновь наполненный кубок. — А от гласа крови спасения нет. И умом-то ты, может, светел, а кровь иное говорит, бунтует в жилах, невесть чего жаждет. Вон коли хошь — глянь-ка. Князь Старицкий Володимир Андреевич, дядьки моего, Андрея, сынок. Уж на что кровинушка родная! Я ли его у сердца не держал? Я ль от наветчиков не берег? Ан нет — с ляшским королем снюхался!.. — Царь гневно сдвинул брови и грохнул кулаком об стол. — Измену злую сотворил с боярами да князьями заодно. А все ведь не псы шелудивые. Кто — рюриковой крови, кто — гедиминовой, а кто — из чингизов… Всякая тварь заместо меня, природного государя, помазанника Божия, на престол аспидом вползти алчет. Не против царя — против Господа злоумышляет!
Я невольно вспомнил утверждение Софьи, а вслед за ней — и Лиса, о том, что происхождение кровавого самодержца вызывает изрядные сомнения. И вынужден был признать, что претензии князя Старицкого на трон отнюдь не лишены оснований.
— Власть, — продолжал между тем изрядно уже охмелевший монарх, — не эта вот лепешка!
Он потряс перед моими глазами ломтем хлеба и, отломив кусок, макнул его в стоящую перед ним жирную похлебку:
— Ломоть тому, ломоть этому… Пожалуйте, чего там, откушайте… Власть — не то. Здесь все один съешь — и мало!
В этот миг царь, должно быть, прикоснулся к начищенной до зеркального блеска супнице и отдернул руку, обжегшись. Над ней вился пар, и стоявший наготове стольник еще ждал, когда содержимое посудины немного остынет, чтобы начать его разливать.
— А что это ты, дяденька, голодом себя моришь? — К царю подскочил горбатый карлик, по европейской моде исполнявший роль шута. — А вот хошь, я тебе от своей коврижки долю отжалею? — Он покрутил черным сухарем у самого носа государя. — Мне-то одному ее, поди, не осилить.
Кто-то из присутствующих собрался было засмеяться, но смешок застрял в горле и перешел в сдавленный кашель. Царь в молчании поднялся с места, багровея на глазах. Горбун попятился было назад, задним умом понимая, что шутка не удалась, но было поздно. С ревом ухватив супницу, повелитель выплеснул ее на несчастного смехача. Тот дико завизжал от боли и, рухнув на пол, начал метаться, корчась и продолжая выть.
— Помилосердствуй, дяденька! — простонал несчастный, но, видимо, это лишь разозлило государя.
— Пес смердящий, — рявкнул он и с размаху ударил мученика сапогом в голову. Тот конвульсивно дернулся и затих.