— Что означает эмблема вашего герба?
— Прошу прошения. — Я с недоумением поглядел на собеседника.
— Я с недоумением поглядел на собеседника. — Что непонятного?
— Вот эта крылатая дева с птичьим хвостом что означает? — с нажимом продолжил магнат.
— Это алконост — вещая птица, — удивленно пояснил я. — Мой предок Себастьян Гернель в годы правления Максимилиана I имел счастье предупредить императора о готовящемся против него заговоре. С тех пор алконост украшает наш герб.
— Ваш дядя, конечно, знал это, — проговорил князь, но, как мне показалось, слова его были обращены не ко мне. — Значит, вот что он имел в виду, — продолжая разговаривать сам с собой, негромко выдохнул он.
— О чем вы изволите говорить? — не сдержался я. — Почему и вы, и сотник Штаден упоминаете дядю Якоба так, словно его больше нет? С ним что-то случилось? Прошу вас, не томите меня неизвестностью!
Вишневецкий молча смерил меня взглядом, словно прикидывая, можно ли мне доверить государственную тайну. Наконец, решившись, он произнес негромко:
— Родич ваш, господин ротмистр, исчез чуть более месяца назад в Александровской слободе из мастерской своей, что при царевом дворце располагалась.
— Что?! — Я резко шагнул вперед, стараясь придать лицу ошеломленное выражение. — Не может быть.
— Это истинно так, — твердо проговорил властитель приграничья, угрюмо склоняя лобастую голову. — И быть может, я последний, кто с ним разговаривал.
— Но как же… — Я старательно изображал растерянность.
— Мы встретились в его лаборатории. Я задал ему вопрос, который тревожит меня последние годы. Он рассчитал ход звездных путей и заявил, что ежели я отправлюсь в свои владения, а если вернее — в Далибож, то вскоре найду вещую птицу на палисандровом дереве. По его словам, именно она поможет излечить мою душевную рану.
Если до того наш диалог был испытанием моих актерских способностей, то теперь пришла пора удивляться вполне искренне.
— Быть может, это все же ошибка? — неуверенно выдавил я, соображая, каким образом Джордж Баренс мог вычислить по звездам детали сегодняшней встречи.
— Я обшарил всю округу в поисках палисандрового дерева и не нашел ни одного. Что же касается вещих птиц… Ваша — первая, которая попалась мне в этих краях.
Вишневецкий озадаченно поднес к лицу шкатулку, выискивая, нет ли где кнопки, открывающей тайное отделение.
— Вы храните здесь письма своего дяди?
— Именно так.
— С вашего позволения я прочту их.
— Как пожелаете. — Я пожал плечами. — Хотя вряд ли мои семейные дела могут заинтересовать вашу светлость.
— Я ни от кого до сих пор не слышал, чтобы Якоб Гернель ошибался в своих предсказаниях. Стало быть, либо вы, либо содержимое этой шкатулки должны мне помочь. Вам знаком брат короля Швеции Эрика?
— Ни в малейшей степени.
— Странно, весьма странно. — Князь углубился в чтение одного из присланных мне институтом писем. Я готов был держать пари, что ничего полезного для себя он там не обнаружит. — Как бы то ни было, вы останетесь при мне. Если желаете, я могу предложить вам службу. Здесь, на границе, всегда нужны опытные офицеры. А в Москву, пан Вальтер, вам лучше не ехать. Царь Иван крайне раздражен исчезновением вашего родственника и, полагаю, не преминет сорвать злобу на вас.
А в Москву, пан Вальтер, вам лучше не ехать. Царь Иван крайне раздражен исчезновением вашего родственника и, полагаю, не преминет сорвать злобу на вас.
В дверь постучали, и тиун, бочком втиснувшись в залу, пролепетал неуверенно:
— К вам кромешник — Генрих Штаден, московского царя вестовщик.
— Пусть войдет, — разворачивая сложенный лист с письменами астролога, бросил Вишневецкий. Как мне показалось, без особой радости.
Я сделал шаг к двери, дабы оставить его наедине с посланцем государя, но хозяин Далибожа молча поднял на меня глаза и с видом, не допускающим возражений, указал место подле себя.
Штаден вошел в залу быстрой походкой, точно спеша миновать скопившийся на лестнице и близ дверей казачий сброд. Он уже собрался было открыть рот для приветствия, но, завидев меня, так и остался стоять безмолвно.
— Отчего слово не речешь? — наконец оторвавшись от витиеватых строк, проговорил Вишневецкий, едва удостаивая взглядом опричника. — Или не для того тебя сюда послали?
— Светлому князю и владетелю Дмитрию Ивановичу Вишневецкому от царя и великого князя всея Руси Иоанна братский привет и о здравии его попечение, — единым духом выдал сотник, не переставая искоса глядеть на меня.
— И ему от меня поклон земной и верности изъявление, — не отрываясь от текста, кивнул светлый князь-владетель.
— Я прибыл сюда по государеву делу, — с напором проговорил Штаден. — Оное же, как всем ведомо, без особого на то царского соизволения огласке предано быть не может.
— Человек сей при мне состоит, — не задумываясь, возразил Дмитрий Иванович, — а стало быть, доверием облечен. Но ты, коли желаешь тайности речей своих, молви по-русски. Языка сего этот бравый воин не разумеет.
Подобное утверждение было прямым вызовом системе «Мастерлинг», но разуверять говорившего мне казалось излишним. Вместо этого я уставился на высокое кресло, служившее Вишневецкому своеобразным троном. Насколько я мог судить, некогда оно украшало один из византийских дворцов, может, даже императорский. Тонкая резьба, подлокотники, увенчанные весьма натурально сделанными орлиными головами, — все это напоминало о державе, почившей уж более ста лет назад. После захвата Константинополя множество таких вещей разошлось по всему Причерноморью, а то и далее, обретя себе новых хозяев. Бирюзовые вставки, добавленные, видимо, позже, свидетельствовали о том, что кресло побывало у крымских ханов, более ценивших яркость и пышность, чем утонченное мастерство византийцев. Стало ли оно подарком могущественному вельможе, или же было захвачено в лихом казачьем набеге, но здесь, среди беленых стен и грубо сколоченных лавок, оно казалось мне воплощением судьбы его нынешнего владельца.