— А кому щас легко? — увидев мою гримасу, развел руками Сергей. — Буквально: sic tranzit gloria mundi, как сказал бы твой дядя на присущей ему латыни. Зато сейчас ты уснешь, увидишь зашибительные сны. Бабушкин дедушка за это ручался. Утром будешь готов к труду и обороне, а также к разгулу и нападению. Ни о чем не беспокойся, спи, за тобой приглядят.
При этих словах дежурившие в дверях опричники гордо развели плечи и раздвинулись, пропуская выходящего Лиса.
— Поспишь тут, — буркнул я себе под нос, прикрывая глаза.
Странное поведение Баренса не выходило у меня из головы. Он, несомненно, был гением политической интриги, и вся устроенная им каверза с побегом и похищением царского венца была первоклассной провокацией. Первое, что напрашивалось в ответ на зудящий вопрос: «Для чего?» — это желание короновать новоявленного Рюрика, номер второй. Однако такое объяснение было слишком простым. Тогда что же?
Я повернулся на спину, силясь вызвать образ дражайшего «родственника», каким я его знал прежде. Например, во время первой моей командировки на приеме в Царском Селе у императрицы Екатерины Великой. [28] Лицо Баренса начало проступать сквозь туманную дымку. Однако теперь почему-то он был с окладистой бородой, лежащей поверх зерцала богатого княжьего доспеха. Белый сокол, прилетевший из далекой земли, устало опустился на подставленную им руку.
«Уже лезет, идолище проклятое», — прислушиваясь к клекоту птицы, прогромыхал лорд Джордж. Впрочем, и не он вовсе, а Владимир Ильич Муромец.
«Уже лезет, идолище проклятое», — прислушиваясь к клекоту птицы, прогромыхал лорд Джордж. Впрочем, и не он вовсе, а Владимир Ильич Муромец. Или еще кто… Поди тут разбери. Я глядел туда, откуда прилетела серебристая белая птица. Небо на востоке алело, объятое заревом. Но вот показалась огромная, величиной с лабаз, драконья голова. За ней передняя лапа, потом другая. Шаги чудища грохотом разносились по округе, пугая лошадей и заставляя всадников поминутно натягивать удила.
— Ну, давай, родимая, — проговорил лорд Баренс, а может, и не он.
И нечто, спикировав из поднебесья, уронило на спину монстра два глиняных сосуда. Удар — и пламя разлилось по зубчатому хребту. Чудище завертелось с яростным ревом и, подняв вверх ужасающую голову на длинной змеиной шее, выдохнуло струю огня. Пикирующее Нечто резко ушло в сторону, и сразу за тем последовала новая команда Владимира Муромца, а может, Баренса:
— Вали!
Точно по мановению волшебной палочки вековые дубы, росшие у края широкого поля, начали колотить по чешуйчатым бокам и голове толстенными ветвями, словно завзятые рукобойцы. Но гнусная тварь подбиралась все ближе и ближе.
— Давай, — скомандовал долгобородый витязь, и византийской работы катапульты метнули смертоносные заряды навстречу чудовищу. Будто град, застучали неподъемные каменья по драконьей броне, но не остановили разъяренного гада.
— Стало быть, наш черед.
Баренс? Муромец? Или, может, Гарольд Суровый потянул из ножен меч, и те, кто стоял по обе руки его, последовали примеру воеводы. И я в их числе.
Сквозь дурман кружащего голову радостного предвкушения атаки я попытался осознать, откуда вдруг у меня взялись булатный меч, червленый щит и островерхий шелом. Но было уже поздно. Новый клич заставил вонзить шпоры в бока коней, и сотни копыт загрохотали по земле, выстукивая стремительный ритм смертоносной песни.
Я успел лишь отвести плечо для удара, когда драконий хвост, точно кузнечный молот, вышиб меня из седла и отбросил на полста саженей. Черная пелена сомкнулась над головой, раскачиваясь, как на качелях. Меня бросило в жар. Казалось, еще немного, и кожа не выдержит этого палящего жара и начнет обугливаться. Со стоном я открыл глаза. Тяжелое дыхание, вырывавшееся из темных скважин ноздрей, било вперед обжигающей струей. Драконья морда была все ближе, но теперь поверх мощной шеи красовался хомут, а во рту виднелись огромные зубчатые удила, мешавшие ему закрыть пасть. Глаза чудовища были подернуты серой туманной поволокой, словно он не осознавал, что делает. Змей приближался медленно и с натугой. Теперь в его движениях не было прежней неумолимой силы, и капелька ярко-алой крови, стекающая по чешуе из раненой пасти, вызывала невольную жалость. Кровинка упала в сухую траву и тотчас блеснула заточенным в камень пламенем. Я протянул к ней руку и, схватив, немедля отпрянул в сторону. Еще миг, и возле меня, едва не расплющив, опустилась огромная трехпалая лапа. Вслед за лапой двигался старец в длинном балахоне, когда-то, вероятно, белом. В руке он держал посох, а через плечо его висела объемистая сума. Он повернулся на звук и, не заметив меня, пошел дальше, внимательно глядя себе под ноги. Шагов через тридцать он наклонился и поднял что-то с земли, судя по красной вспышке, такой же камень, какой был зажат у меня в кулаке. Я напряженно глядел вслед старцу, пытаясь вспомнить, где мог видеть его прежде. В том, что уже видел, сомнений не было. Точно!
Картинка сменилась, вызывая из памяти пугачевскую ставку в заволжской степи. Волхвы, провожающие воинство в долгий поход…