Штаден сделал шаг вперед, и рука его вновь сжалась на рукояти палаша. Однако, как ни быстро он двигался, действия Лиса опередили порыв опричника. Клинок Сергея замер у горла Джанибека.
— Мужик, не суетись. Поделим по-честному — тебе голову, мне доспех.
Прямо сказать, я весьма сомневался в намерении Сергея убить пленника, но выражение на лице моего друга было такое, что малым детям вечером лучше не показывать.
— Хорошо, сколько желаешь? — наконец, убежденный столь веским доводом, скривился вестфалец.
— Ну, если дело до самого царя дойдет, — начал подсчеты хозяйственный Лис, — то никак не меньше ста целковых за такого фазана запросят. Так я полагаю, чтоб и государя не обидеть, и себя не обокрасть — полсотни рубликов как раз справедливо было б.
— Десять получишь сейчас, — безапелляционно заявил сотник. — На остальные я напишу расписку. В опричном приказе выдадут.
— По рукам, — со вздохом согласился Лис. — Уболтал, черт языкатый. Ну тока ж ты, паныч, про себя учти — мне ж шо московский царь, шо крымский хан — все едино. Ежели обмануть вздумаешь, то и на твой загривок хомут сыщется.
Штаден смерил не в меру ретивого бродника ледяным взглядом и, сделав знак следовать за ним, размашисто зашагал к крепости.
Надвратная башня Далибожа хранила следы набегов, по всему видать — недавних. Любопытная зеленая ящерица удивленно рассматривала приближающихся людей, уютно пристроившись на торчавшем из толстого бревна обломке стрелы, но, стоило идущим приблизиться, всполошилась и бросилась прятаться в узкую щель, точно опасаясь, что все эти сабли и пищали в руках людей направлены против нее.
— …не сомневайтесь, Вальтер. Московитский царь умеет ценить преданных людей. А уж храбрые солдаты ему нужны постоянно, — дружески похлопывая меня по плечу, рассказывал Штаден.
— Да, Генрих, дядя писал мне об этом, — подтвердил я, надеясь попутно услышать какие-нибудь столичные сплетни о пропавшем «родственнике».
— Сам посуди, — продолжал опричник, не оправдывая возложенных на него надежд, — ежели с татарами и здешней шляхтой московитам воевать не впервой, то против шведов по-дедовски не больно навоюешь. Здесь одной удали мало, правильное военное искусство потребно, а взяться ему у тутошних бояр-воевод неоткуда. Вот царь нас и привечает. Так что и стол тебе будет, и дом…
— Я думаю, первое время дядя Якоб предоставит мне кров, — точно невзначай перебил я, все-таки надеясь перевести беседу в нужное русло.
— Это уж у него спросите, — мгновение помедлив, ответил мой собеседник. — А сейчас извините — дела государевы. Вы же тем часом ступайте в княжьи палаты. Скажите тиуну-дворецкому, чтобы поселил вас подле меня. Когда желаете — и слугу вашего с собой возьмите.
— Он не слуга, — пустился было в объяснения я. — Сергей все это время был моим соратником и проводником…
— Пустое, — отмахнулся сотник. — А теперь прощайте, мне еще пленника допросить надо.
Увы, как ни силился я вспомнить историю крепости, именовавшейся Далибож, сделать это не удавалось. Хотя, как мне кажется, название это упоминалось в атласе крепостного зодчества, хранившемся в библиотеке моего отца.
Хотя, как мне кажется, название это упоминалось в атласе крепостного зодчества, хранившемся в библиотеке моего отца.
Беру на себя смелость предположить, что некогда шедшие по рекам славяне основали здесь, у быстрых норовистых порогов, небольшое поселение, ставшее позже крепостью. Так или иначе, среди городов, вошедших в историю как столицы удельных княжеств, Далибож не числился никогда. Сотни полторы домов внутри крепостных стен, да еще вдвое больше за ними, в посаде, — вот, собственно, и все, чем мог похвалиться сей населенный пункт. Однако именно его выбрал временной столицей могущественный князь Дмитрий Вишневецкий. Быть может, его тяготила излишняя опека присланных в его города царевых воевод — кто знает. В любом случае ныне гетман обитал здесь, хотя, прямо сказать, его местное жилье язык не поворачивался именовать хоромами.
Большой двор, обнесенный частоколом, был полон разномастного люда, словно восточный базар. Слуги князя в расшитых польских кунтушах переговаривались с ярко разряженными на османский манер казаками. Чуть поодаль, не смешиваясь с ними, сурово несли караульную службу московские стрельцы в долгополых багровых кафтанах. На высоком крыльце княжьего терема, облокотясь на резные перила, за всем происходящим во дворе наблюдали две мрачные фигуры в черном, точь-в-точь как у Штадена, платье.
— …сегодня ж Лука Ветреник, — услышал я неспешную речь одного из казаков и, миновав его, начал подниматься по лестнице. — Так что ежели, как теперь, с Крыму тянет — то жди хороших яровых.
— Тебе-то что? У тебя ныне коса иная. — Я услышал, как с шелестом выходит из ножен сабельный клинок. — Погляди-ка, чем не коса!
— Так-то оно так… — грустно вздохнул первый.
Узнать соображения вчерашнего хлебороба о применении холодного оружия в сельском хозяйстве мне не довелось.
— Чапеля! — раздался над двором недовольный крик атамана Гонты.
Я невольно оглянулся. Темные глаза ватажника, точно раскаленные сверла, вонзились в меня. И если б взгляд мог убивать — рухнуть бы мне сей же миг на ступенях бездыханным с двумя дымящимися дырками в груди. Я отвернулся, едва успев заметить, как лавирует среди толчеи, заполнявшей двор, наш лесной знакомец.