Он спрыгнул с коня и, отобрав у ближнего челядинца свежевыломанный ствол молодой березки, просунул его под ось и с хеканьем навалился на этот импровизированный рычаг.
Березка жалобно хрустнула и сломалась пополам. Кромешник, не удержавшись, рухнул в грязь. Но в этот момент точно по мановению волшебной палочки колеса выскочили из гнилой колдобины на остаток дорожной тверди.
— Ох, нелегкая ее побери, — подымаясь из хлюпающего месива, пробормотал мой неусыпный страж. — Ишь лешаки шуткуют.
— А может, Путя осерчал? — в тон ему заметил один из наших спутников.
— С чего бы? На дорогу не плевали, ругательными словами не поминали…
— Поминали, поминали. Как тут не помянешь?
— Ладно тебе, — нахмурился Порай. — Языком ржи не намелешь. Грузите поклажу, и в путь. А у тебя, Путя-дорожник, коли что не так, прощения просим.
Чернец опричного братства поклонился поясно на все четыре стороны, затем, утирая грязь с лица, рявкнул:
— Что зыркаете, ведьмино семя? Одежу мне новую подайте!
— А кто она такая, Летавица? — поинтересовался я, когда мы отъехали от места злополучной аварии.
— Нешто не слыхал? — подивился опричник, после истории с телегой несколько оттаявший и теперь вполне расположенный скоротать дорожные версты неспешной беседой. — Хотя где уж тебе слыхать. Летавица, чтоб ты наперед ведал, обликом вроде человек, а не человек. Коли глянуться хочет — оборотится девицей красоты невиданной. Глаза у нее майской ночи черней, а волосы аж до земли и золотом так и блещут. Это все потому, что душа ее не людская, не Богом вдунутая, а от падшей звезды, с небесного свода оборвавшейся. Ну а если вдруг осерчает Летавица — спасу тебе не будет.
Ну а если вдруг осерчает Летавица — спасу тебе не будет. Обернется огненным змеем и все пожжет пламенем неугасимым.
Голос Порая звучал тревожно, но в то же время как-то мечтательно.
— Ты говоришь об этом так, будто сам с ней знаком, — усмехнулся я.
— Господь миловал, — перекрестился Никита. — Пред чьим взором та девица ночью покажется, тому вовек покоя не знать. Дом забросит, семью оставит, пойдет куда глаза глядят, токмо бы эту зазнобу из сердца выжить. Да как же ее, лихоманку, отогнать, когда она всякую ночь является и смотрит, смотрит так пристально, точно душу из тебя выймает. Так люди сказывают.
— Да кто ж сказывает? — удивился я. — Если все, кто эту чаровницу увидят, голову теряют?
— Оно так, да не так. Конечно, почти каждому встречному-поперечному Летавица душу на нет изведет. Но коли сыщется ухарь, который с белых ножек ее обманом или же удалью алые сапожки добудет, тому она в пояс поклонится и вовеки служить ему станет.
— Странный обычай. — Я покачал головой.
— А что ж тут странного? — флегматично пожал плечами опричник. — Издревле так заведано. Вот хотя бы батька мой сказывал, что у Кудеяра-разбойника женка как есть Летавица была. Так он ее как увидел, Кудеяр то есть, а не батька, так вмиг на траву повалил и разул. Ей-ей, говорю, — заметив мою усмешку, побожился Никита. — Чтоб мне на Велик день куличей не есть. Моему ль отцу не знать. Он, почитай, три года за Кудеяром гонялся, да схватить его Бог не сподобил. А все она — Летавица. Ей ведь что, обернется перед зорею сиянием неземным, да по всей округе вмиг и пройдет, а когда вернется — господину своему все порасскажет. Где, кто, с каким товаром идет, где засада притаилась, а где путь открыт. Люди царские только сунутся в берлогу Кудеярову, а его уж и след простыл. Такая вот женка.
— Занятная история.
— Еще какая занятная, — кивнул Порай. — А окромя того, отец сказывал, что для Летавицы ни замков, ни засовов нет. Где что без благословения положено — одним махом умыкнет, точно и не было. Она и Кудеяров меч так добыла. Он в кургане, что близ села Горбатое, с давних времен лежал. Я слыхивал, тот меч прежде Скиф носил.
В моей голове невольно всплыл образ скифского меча акинака — оружия некогда грозного, но теперь по боевой эффективности занимающего место где-то между разделочным ножом и бронзовым канделябром.
— Какой еще Скиф?
— Да уж вестимо какой, — удивился мой сопровождающий. — Тот самый, которого девица-змея Ехидна от витязя Еркулая родила.
Я напряг память. Витязем Еркулаем здесь, видимо, именовался Геркулес, вернее, его греческий прообраз Геракл. Насколько я помнил, этот полубог имел сокрушительную палицу и ходил в неуязвимой львиной шкуре, но каких-либо упоминаний о клинковом оружии в легенде о нем, кажется, не было.
— От того меча спасенья нет, — почти шепотом пояснил мой спутник. — Ему что дощатую броню пронзить, что холстину — разницы никакой.
— У страха глаза велики, — махнул рукой я. — И тебе жена Летавица, и меч зачарованный. Может, и конь у него был о шести ногах?
— А ты откуда знаешь?
Я молча развел руками.
— Нешто, думаешь, по-иному ему ото всех погонь удавалось бы, будто стрижу от коршуна, уходить? Я точно говорю.
Я того Кудеяра своими глазами видел.
— И коня его, и жену с волосами до земли, и меч волшебный?
— Нет, — сознался мой собеседник. — Этого не видал, а только в ту ночь отец с иными оружными людьми к Кудеяровому городку на излов отправились. А он возьми, да посредь нашего двора и объявись. Всю ночь безотлучно в отчем тереме провел. Лишь под утро утек.