Никита, похоже, знал, о чем говорил. Девица, восседавшая на кувшинке огромных размеров, была когда-то молода и хороша собой. Но сейчас тело и лицо ее покрывала мертвенная бледность, точно в ней не осталось ни капли живой крови. Если не считать налипшей ряски да запутавшейся в волосах тины, болотная барышня была совсем нагой, но вид ее вызывал лишь жуть и отвращение. Никакое совершенство линий и форм ничего с этим не могло поделать. Опустив голову, точно задумавшись о чем-то, она плыла на своей кувшинке к тому месту, где сидел голосистый коробейник.
— Подходи, покупай! — зазывно кричал Никита, пристально глядя, как мне показалось, мимо потенциальной клиентки. — А вот ленты алые в косы русые…
Кос у девицы не было, волосы ее, длинные, нечесаные, отливали прозеленью, но это ничуть не останавливало крикуна.
— Гребешок резной из моржового клыка…
— Почем просишь? — вплотную подплывая к берегу, явственно прошелестела болотница.
— А что дашь? — без паузы включился в торг опричник.
— Хошь — злата, хошь — серебра, хошь — меха куньего.
— А давай, — махнул рукой Никита.
— Токмо нет их у меня с собой — в дому остались. Ступай за мной, все и получишь.
— Э нет. Так не пойдет. А ну у тебя дома муж с дубьем? Сама пойди аль пошли кого.
— Недосуг мне ворочаться.
— Так я иным разом приду, — громогласно заявил Порай, делая вид, что сгребает выставленный товар.
— А хошь, я тебя приголублю, а ты мне за то подарочек дашь?
— С твоих голубей ни пера, ни навара! У меня ж хозяин злой. За всяк лоскут пред ним ответ держать.
— Ты скажи — потерял, да и концы в воду. Небось не убьет.
— Ишь придумала! У него зеркальце есть чудодейное. Как он в него глянет, так все, что пожелает, увидит. Такое вот зеркальце.
Никита достал из-за кушака полированную до блеска пластину для зерцала и, поставив ее так, чтобы луч света отражался в сверкающей поверхности, навел на девушку. Солнечный зайчик весело заиграл на мертвенно-бледном лице болотницы.
— Продай, продай солнышко! — громко, так, что дернулись привязанные поодаль кони, взвизгнула утопленница.
— Так ведь как продать, когда у тебя нету ничего?
— А вот хошь — чернавок своих тебе в услужение отдам?
— Отчего ж нет! Давай!
— По рукам? — обрадовалась девица.
— Э нет! Ты мне — свое, я тебе — свое. А ручкаться — чур меня!
Лицо «покупательницы» мигом помрачнело, но, не в силах отвести взор от вожделенной забавы, она хлопнула в ладоши, и пейзаж, открывавшийся перед нами, мигом изменил свой вид. То есть на самом деле и сочная зеленая трава, и редкие деревца, и бегавшие кулики — все осталось на местах. Но то там, то здесь словно из воздуха начали проступать темные контуры уродливых, по-старушечьи сморщенных существ с руками, похожими на лапы, огромным зубастым ртом и широченным хвостом-ластом. Существа, должно быть, недоумевая, за какой надобностью их вызвали на поверхность, хлопали круглыми, подернутыми пеленой глазами, пытаясь укрыться от солнечных лучей.
— А ну спрямите-ка мне гать! — властно скомандовал Никита, упирая руки в боки.
— Как он велит, так и делайте, — прошелестела Вирова полюбовница, и ее мрачные чернавки в гнетущем молчании принялись за дело.
— Вот, получай!
«Коробейник» бросил болотной хозяйке отполированную пластину, и та, схватив ее на лету, исчезла под водой.
— Фу-ух! Кажись, обошлось, — подходя ко мне, перекрестился Никита.
— А могло не обойтись?
— Еще как могло. Зря, что ли, трясины чертовыми окнами именуют. Оттуда до самой преисподней рукой подать. Ну да теперь уж сладилось. Вишь — шишиги мостки ровняют. Ты ж только гляди, когда пойдем, уши да глаза коню прикрой, а то на гати нас эти твари не тронут, но неровен час шаг мимо ступишь — и поминай как звали. Шишиги-то на своих гатях завсегда в засаде сидят. Идет, бывало, путник по такой вот тропке и беды, его подстерегающей, не чует. Ступит он на чарусу — вроде как твердь земная под ногами, а то не земля вовсе, а западня.
Шишиги-то на своих гатях завсегда в засаде сидят. Идет, бывало, путник по такой вот тропке и беды, его подстерегающей, не чует. Ступит он на чарусу — вроде как твердь земная под ногами, а то не земля вовсе, а западня. Шаг, другой, десятый, и вдруг — плюх! И под воду с головой. А сверху — тварь зубастая хвостом накроет. Из-под того хвоста никто еще жив не выходил.
Никита приложил руку козырьком к глазам. На болоте кипела работа. Морщинистые уродицы ныряли под воду за склизкими топляками и снова выныривали, чтобы перевести дух. Их лупоглазые головы то здесь, то там возникали среди травяной зелени и молча таращились на нас отнюдь не ласково.
— Ну вот, кажись, готово, — удовлетворенно проговорил опричник, указывая на шишиг, ровным строем, будто вокруг обеденного стола, рассевшихся по обе стороны гати. — Смотри ж, — еще раз напомнил знаток местных реалий, — что бы там ни случилось, и сам иди, и коня веди ровнехонько посередке. Упаси тебя Бог свернуть.
— Да уж можешь не сомневаться, — кивнул я, крепко беря скакуна под уздцы.
Ноздри коня гневно раздувались, совсем близко он чуял хищных тварей, но воля хозяина жестко и неумолимо гнала вперед. Когда б не кушак, плотно закрывавший глаза благородного английского скакуна, вряд ли мне вообще удалось бы сдвинуть его с места.