— Я неправильно спросил. Сколько раз вы ложились спать и вставали после того, как эти костюмы у вас появились?
— Кто из нас? Нас тут трое, и каждый ложится и встаёт по-своему — когда ему нужно. Я — так, он — иначе, другой — ещё иначе.
А, вот! Сообразил, наконец, к чему привязаться.
— Скажи мне: едите ли вы сейчас живущих в воде?
— Сейчас? Едим.
— Сколько хотите — или их осталось уже мало?
— Сколько хотим. После лова ещё не съедено и половины.
Вот он — отсчёт. Лов — не занятие одиночек, на него выходят все, кто способен принять участие.
— Эти костюмы вам принесли до лова — или уже после него?
Пауза: вспоминают.
— После. Да, да, после. Или до. Нам трудно ответить.
Вот и пойми. Но всё равно, думай дальше. Ты знал когда-то, надолго ли им хватает одного улова.
— Эти костюмы вам принесли до лова — или уже после него?
Пауза: вспоминают.
— После. Да, да, после. Или до. Нам трудно ответить.
Вот и пойми. Но всё равно, думай дальше. Ты знал когда-то, надолго ли им хватает одного улова. Да, вспомнил: на две недели. Во всяком случае, так было тогда. Но за минувшие годы они не могли ни заметно размножиться, ни сократиться — если бы их посетил, скажем, мор, до нас бы это дошло. Значит, так: неделю назад у них этих костюмов ещё не было? Ну что же, вполне может быть…
— На лов вы ходили уже в этих костюмах?
— Там нет холода. Ходим, как живём.
Голяком, значит. Мог бы и сам сообразить.
— Скажи: костюмы вам принесли те Верхние, кто всегда приносит что-то для обмена?
Силуэты хозяев снова стали расплываться: похоже, человек сказал что-то, нелепое до смешного.
— Как мне знать это? — был ответ. — Вы все одинаковы.
Фу. Действительно, вопрос глупый. Они ведь видят только костюмы, а слышат — или как-то по-другому воспринимают, всё равно, — лишь голоса компьютерных переводчиков, то есть по сути — один и тот же голос. Вернее, имитацию голоса.
— Значит, не знаете. Тогда скажи вот что: вам принесли только костюмы? Или ещё и еду?
— Костюмы, да. Еда — нет.
Ага, уже теплее: нормальный ареит обязательно прихватил бы хоть немного еды. Она всегда радует Нижних больше, чем костюмы, хотя бы потому, что наверх, ближе к холоду, они поднимаются редко, а есть желательно каждый день — во всяком случае, периодически.
Есть надо периодически. Вот тебе и основа цикличности!
— Сколько раз ты ел после того, как получил костюм?
— Сколько хотелось.
Снова сорвалось. Какой-то этот Нижний уж слишком тупой. Или наоборот — ушлый? Хитрит — потому, что понимает или хотя бы чувствует: что-то в этой последней их сделке, принесшей им новые костюмы, сделано неправильно. Но признавать не хочет; может быть, боится, что полученное надо будет отдать, а то, что за него заплатили, уже не вернуть?
— Но ты должен знать: что вы отдали в обмен за костюмы?
Ответ оказался совершенно неожиданным:
— Верхний, вам больше нельзя быть здесь. Идите туда, откуда пришли.
Вот тебе раз!
— Почему? Что случилось?
— Нам уже нехорошо здесь. Пора в тепло.
— Постой! Последний вопрос: тот Верхний принёс костюмы по широкой дороге? Или по другой тропе?
— Пришёл, как знал. Тихо.
— Так всё-таки…
Усяго не сразу понял, что обращается к пустоте: только что перед ними стояли трое — и вот уже никого. Как растаяли. Словно их и не было.
— Знает кошка, чьё мясо съела, — как бы подводя итог, проговорил Тендер.
— Ничего. Отрицательный результат тоже важен для науки, — ответил ему Усяго. — И кое-что мы всё же установили. Первое: мы оказались на какой-то тропе, а всякая тропа куда-то да ведёт. Второе: партнёр по последней сделке вряд ли пришёл по широкой дороге — то есть не так, как обычно ходят наши торговцы. Почему? Скорее всего, не хотел лишних встреч и вообще огласки.
И третье: почему Нижние предположили — или поняли, — что в этой сделке что-то не так? Пока на ум приходит только одна причина: контрагент попросил их не рассказывать об этом обмене. Наши этого никогда не делают — хотя бы потому, что любая их операция известна в Губернаторстве заранее, с момента, когда выдаётся лицензия. Они пообещали молчать — и честно выполнили обещание. Потому и ушли.
— Жаль, — сказал Голенах, — что не успели задержать их.
— Скорее наоборот, — не согласился Усяго.
— Почему?
— Они ведь хотели нас выпроводить. Когда это сразу не удалось, предпочли исчезнуть. Потому что боялись новых вопросов: видишь ли, врать они не привыкли — разучились, наверное, за тысячелетия, поскольку тут им такое искусство не нужно: все всё видят, этнос малочисленный, и жизнь происходит на глазах всего общества.
— Ну, и какой от этого для нас прок?
— А такой, что мы получили фактическую свободу действий. И вместо того, чтобы возвращаться наверх, пойдём по этой самой тропе дальше.
— Но они наверняка будут и дальше следить за нами.
— Пусть себе. Но они постараются избегать контактов с нами — чтобы снова не пришлось отвечать на вопросы.
— Они просто пошлют нас подальше, если мы продолжим спрашивать.
— Нет — потому что этого они просто не умеют. Видимо, какие-то правила не позволяют им оставлять вопросы без ответов — потому, быть может, что сами они не задают пустых вопросов, а только по делу. Так что уверен: останавливать нас они не станут. Тем более применять силу: если бы у них сила была аргументом, этнос давно вымер бы. Так что мы спокойно пойдём дальше.