— Ступай на своё место, брат! — Это было обращено к проводнику. А к Ястребу: — Благословен твой приход. Моё имя — отец Исиэль, твоё мне известно. Садись, сын мой, и изложи дело, приведшее тебя в нашу обитель. По возможности сжато и конкретно.
Смешение речевых стилей заставило Ястреба улыбнуться — разумеется, только внутренне, на лице же он сохранял выражение покорной смиренности. Чтобы изложить дело, ему понадобилось три минуты и не более полусотни слов. Отец библиотекарь выслушал его внимательно, не перебивая. Когда Ястреб умолк, библиотекарь не промедлил с ответом ни на секунду:
— Я искренне сожалею, сын мой. Но святая Обитель ничем не в состоянии помочь твоим разысканиям.
Тут Ястреб позволил себе выпустить улыбку и на лицо:
— Позвольте не согласиться, отец. То, о чём я говорю, хранится именно у вас. Может быть, об этом известно лишь немногим посвящённым…
— Здесь нет ничего, во что я не был бы посвящён, — после секундного молчания ответил монах. — Тем более если дело касается каких-то текстов, включая и древнейшие и самые священные. Поэтому могу заявить с полной ответственностью: мы не обладаем формулами пресуществления мира — так на самом деле называется то, что ты ищешь.
И, не дожидаясь возражений, повторил — уточняя:
— Более не обладаем. Увы. И должен сказать — утратив их, каждый из нас испытал чувство облегчения: слишком страшная сила таилась в них, сила, какую нельзя было доверять людям.
Этого Ястреб, откровенно говоря, не ожидал.
— Постойте, постойте. Вы говорите, отец, что эти тексты были у вас — и исчезли? Украдены? Значит, они сохранились после гибели Куранта пятьсот лет назад? Но ведь тогда должны были остаться хоть копии!
Библиотекарь покачал головой:
— Никаких текстов никогда не было. Это лишь ложный слух.
— Но формулы ведь были!
— Несомненно. Церковь не любит выбрасывать что-либо. Однако именно эти тексты всегда существовали только в изустной передаче. В стенах обители всегда наличествовал один человек, знавший формулы и всё, с ними связанное, на память. Живая запись, если угодно. Лишь чувствуя приближение конца, он брал ученика и в течение некоторого времени передавал ему сокровенные знания. Только в это время в обители было два обладателя формул. А потом, как ты понимаешь, снова оставался один. Один-единственный. Так шло веками и тысячами лет. Так было ещё и совсем недавно.
— Это же громадный риск — без подстраховки…
— Известно: что знают двое — знают все. Даже если бы у них не возникло ни малейшего желания выдать тайну ещё кому-нибудь — но они не могли бы удержаться от желания поговорить о ней хотя бы друг с другом. Всякая тайна время от времени требует проветривания, ей начинает казаться, что она залежалась и плесневеет; а любой разговор может быть подслушан — тем более при современном уровне электронной слежки…
— Вы неплохо разбираетесь в этом, отец?
В глазах библиотекаря промелькнула улыбка:
— Прежде, в миру, я служил в Двойке…
«То-то он прячет лицо. А глаза эти я раньше видел, точно. Теперь ясно — в какой связи», — подумал Ястреб.
— Тогда тем более вы должны знать: с одним человеком всегда что-нибудь может произойти…
— Посвящённый — защищённый, так говорят у нас. Говорили… Этот человек — я подразумеваю каждого, исполнявшего эту обязанность когда-либо, а не только последнего — не занимался более ничем. Он жил отшельником даже среди нас. Давал — и соблюдал — обет молчания. Никогда не встречался ни с одним мирянином. И его келья проверялась ежедневно — ежедневно, понимаешь? — на предмет наличия средств подслушивания и подглядывания. При последнем я сам проводил этот просмотр! А перед тем как получить благословение на приобщение к тайне, он проходил через такую проверку — до седьмого поколения, — какой нам с тобой никогда не устраивали. Происхождение, биография, здоровье, связи, слабости, пристрастия — всё, всё. Такому человеку ты мог бы положить в постель свою юную невинную дочь — и с нею ничего не произошло бы, и даже ей не удалось бы выжать из него ни слова.
Такому человеку ты мог бы положить в постель свою юную невинную дочь — и с нею ничего не произошло бы, и даже ей не удалось бы выжать из него ни слова.
— И всё же — что-то произошло?
— Увы. Мы лишь предполагаем, а Господь…
— Каким же механизмом он воспользовался? Надеюсь, не взрывчаткой?
— Не богохульствуй хотя бы в этих стенах. Всё случилось очень просто. Посвящённый вышел на ежедневную прогулку, после которой, как всегда, уединился в нашей церкви и молился. Но оттуда не вернулся в свою келью, а поднялся на звонницу. Никто не мешал ему: наверху никого не было, так что никакого общения произойти не могло. Со звонницы он, ни на миг не задерживаясь, бросился вниз. Пятьдесят метров — и гранитные плиты внизу. Без причин. Без… без какой-либо мотивации. Ещё накануне он был совершенно здоров и в своём уме. Почему он покончил с собой — до сих пор никто из нас не понимает. Мгновенное помрачение ума — разве что… Именно с этой звонницы бросился вниз Курант в своё время — может быть, и это сыграло роль…
— В результате вы остались без формул?
— Да. И, как я уже сказал — испытываем облегчение.