— А где узнать? Думай! Не то сделаю тебе больно…
Кажется, подействовало.
— Все данные — в помощнике, в памяти.
— Какой тут, к чёрту, помощник?
Но тут же сам сообразил: едва не подвёл чужой язык. Слова «компьютер» у наюгиров нет, есть — помощник.
— Где он?
— В первом расширении.
Расширение — значит, комната. И правда: пробегая, краем глаза заметил там в углу, на столе, что-то похожее.
— Ладно, потом покажешь. Поспи пока.
Только на шестом просмотре Кромин увидел, наконец, то, чего искал.
Нарисовался снова зал, но не такой просторный, как тот, что был с постаментом. И обстановка была совсем другой. Скорее походила на лабораторную. Длинные столы, на них — электроника, посуда; у стены, совсем как на Терре, — прозрачные шкафчики с инструментами. Не слесарными, понятно.
Кромин тихонько просвистел сквозь зубы мотивчик. Странно — не здешний (наверняка ведь здесь и свои песенки были), но привычный, земной.
То было помещение — медицинское — где происходил осмотр. Только людей в нём собралось, пожалуй, больше, чем в тот раз. На всех — докторские балахоны, но у многих под ними виднелись не врачебные комбинезоны, а те же узкие брюки, что и на Кромине были сейчас; похоже — официальная чиновничья униформа, принятая в этом мире.
Но не это было там главным.
Стояли там и те же кресла для пациентов, уже знакомые терранам — они походили не то на зубоврачебные, не то на те, что предназначаются исключительно для дам — хотя в деталях, конечно, далеко не совпадавшие. И в одном из этих устройств полусидел, полулежал безмятежно улыбающийся Изольд с неподвижными глазами, глядевшими прямо на Кромина с оператором. И столь же неподвижная, застывшая, словно вылепленная улыбка виднелась на его губах.
— Эй! — и Кромин помахал коллеге рукой. Но безрезультатно.
Пришлось вывести оператора из оцепенения, угостив крепким тычком — локтем в бок:
— Подъём, молодёжь. Нужна твоя консультация.
Оператор моргнул. Ответил хотя и не очень бодро, но по делу:
— Он вас не видит и не слышит.
— Он же прямо на меня смотрит!
— Он смотрит на экран — но видит там совсем другое.
— Что показывают в таких случаях? Только не говори, что не знаешь.
Парень ответил — не сразу, неохотно:
— Готовят к передаче знания.
Парень ответил — не сразу, неохотно:
— Готовят к передаче знания.
— Ему?
— Нет — тогда они были бы в учебном секторе.
— Значит, от него?
— Да.
— Это опасно?
Оператор не ответил.
— Я спрашиваю: в этом есть опасность для него?
В ответ спрошенный пробормотал:
— Каждый имеет право быть убитым.
— Шевели языком — пока он у тебя есть. Это связано с методикой?
— Это и есть методика…
— Ты можешь объяснить подробнее?
— Нет. Нет!
— Почему?
— Мне страшно.
— Но я должен знать! Пока ещё можно что-то предотвратить.
— Это невозможно. Но если хотите… можно увидеть то, что ему там показывают.
— Родил наконец-то. Как?
Оператор протянул руку к пульту — медленно, словно преодолевая незримую преграду.
— Хотите двустороннюю связь? Или только слышать их?
— Сначала — посмотреть и послушать.
— Перехожу на третью камеру…
* * *
Экран, мигнув, загорелся снова. Но картинка была уже другой. Кресло теперь виднелось с тыла, от Изольда обозримой осталась лишь макушка, прочие присутствующие тоже были обращены к третьему объективу спинами. Зато экран был виден полностью.
Но на нём не было ничего страшного. Наоборот, очень радостно было смотреть на то, что экран показывал.
Там виднелась та же самая маленькая эстрада, что они заметили во время прогулки. На солнечной поляне. Почудилось даже — нет, конечно, только почудилось, — что повеяло тем ласковым, тёплым, душистым ветерком, какой овевал их тогда.
На эстраде стоял человек. Наюгир, конечно.
Или — не наюгир?
— Крупнее! — скомандовал Кромин. — Ну!
Оператор повиновался. Сработал трансфокатором камеры.
Да. Человек. Если совсем точно — профессор Горбик.
Почему-то он был не в тоге, которую на него напялили в карантине, и без нелепого цилиндра на голове, но в длинной — до земли — белоснежной мантии. На голове красовался венок из каких-то ярко-желтых цветов.
Горбик улыбался и вежливо кланялся тем, кто окружал возвышение. Десятка два наюгиров — одни в безрукавках, другие — в таких же красных одеяниях, как Горбиково вчерашнее. Но кроме этих — взрослых — на лужайке были и дети. Они стояли группками, человек по семь-восемь, при каждой группе находились двое взрослых. И взрослые, и дети неотрывно смотрели на профессора. Потом паренёк, по земным меркам — лет двенадцати, выбежал из своей группы, подбежал, никем не остановленный, к самой эстраде, в следующую минуту взобрался по крутой лесенке. В руках мальчика была корзина с цветами — тяжёлая, судя по тому, как он тащил её.
Мальчик низко поклонился Горбику, и профессор ответил тем же. Потом мальчик заговорил.
(- Звук! — прошипел Кромин оператору. — Ну же!)
— Достославный и глубокоуважаемый профессор! Мы пришли поблагодарить тебя за то, что ты прилетел к нам издалека, чтобы передать нам твоё великолепное знание.
— Ну же!)
— Достославный и глубокоуважаемый профессор! Мы пришли поблагодарить тебя за то, что ты прилетел к нам издалека, чтобы передать нам твоё великолепное знание. Оно — единственное в нашем прекрасном мире и незаменимое…