— Простите — вы не могли бы снять этот ваш капюшон? Я как-то не привык…
Отрицательное движение головой:
— Не имею права. Условия моего послушания не допускают подобного — в присутствии мирянина. Итак?
— Ну, раз уж правило… Значит, так. Мне нужно…
Ястреб быстро изложил своё дело. Архивный послушник не выказал ни удивления, ни… вообще ничего. Дослушав, кивнул:
— Благоволите обождать. Я принесу.
— Ещё мгновение. Не могли бы вы объяснить — чем это тут пахнет? Здесь даже сильнее, чем там, у входа?
Казалось, юноша на миг смутился — судя по тому, что ответ послышался не сразу:
— Не знаю… По-моему, здесь ничем не пахнет. Но у меня с обонянием то же, что у вас с ориентированием: его просто нет. Увы. Правила копирования вам известны?
— Да, отец Исиэль объяснил.
— Я должен буду следить за тем, чтобы вы их не нарушали.
— Понимаю. Хорошо, несите, — проговорил Ястреб, готовя к действию свою портативную аппаратуру.
— Понимаю. Хорошо, несите, — проговорил Ястреб, готовя к действию свою портативную аппаратуру.
Послушник стал подносить коробки — одну за другой, неспешно. И хотя Ястреб протягивал руки, чтобы принять каждую, Ридан, как бы не замечая их, проносил свой груз мимо и опускал на стол на дальнем его конце, так что приходилось тянуться, чтобы приблизить материалы к себе.
— Да вы что — боитесь меня, что ли? — не выдержал Ястреб. — Я не кусачий.
— Это — последняя. — Ридан положил толстую папку на принесенный перед тем короб, отошёл в дальний угол и застыл там, не двигаясь и даже, могло показаться, не дыша.
13
Исиэль спустился за Ястребом, как и обещал. Когда они, попрощавшись с юным послушником, вернулись из подземного лабиринта, в котором хранилось архивное богатство Обители, отец Исиэль, облегчённо вздохнув, отворил одну из книжных полок, оказавшуюся фальшивой, достал внушительную бутылку и два стаканчика:
— Не откажешься?
Ястреб не отказался. Отсалютовав друг другу, выпили. Отец библиотекарь промолвил:
— Далеко ушла электроника за последние годы…
Он имел в виду ту технику, которой Ястреб воспользовался для копирования документов.
— Ты, наверное, давно ушёл из Службы?
Он намеренно обратился к монаху на «ты»: дал тем самым понять, что признаёт в нём своего. В Службах на «вы» обращались к начальникам и подчинённым, но не к равным.
Глаза под капюшоном сузились:
— Разве из Службы уходят?
Ястреб улыбнулся в ответ: да нет, разумеется, куда из неё уйдёшь? Кроме крематория, конечно. Вслух же произнес:
— Отец Исиэль, могу я тут у тебя на несколько минут расслабиться?
Была половина четвёртого утра, и раут, интересовавший его, сейчас должен был находиться в самом разгаре.
— Ну конечно же, сын мой. — Исиэль понимающе кивнул. — Я тебе помешаю? Могу и выйти.
— Вовсе нет.
— Тогда займусь своими заботами. Я не стану шуметь: мои дела делаются тихо.
Он уселся за стол и зашелестел какими-то бумагами.
Ястреб закрыл глаза, чтобы через несколько секунд увидеть мир уже взглядом Смоляра.
И как раз угадал. Потому что первым, кого он увидел, был сам Президент Стойк. Именно с ним разговаривал сейчас наблюдаемый.
По-прежнему Ястреб ни слова не слышал, прочесть же что-нибудь по губам не удавалось, хотя язык на сей раз наверняка был понятным, своим. На уровне рта Президент удерживал высокий, почти полный коричневатой жидкости стакан, сквозь который не было видно совершенно ничего. Зато глаза над стаканом были видны прекрасно. Сейчас они смотрели прямо в глаза Ястребу — то есть, конечно же, Смоляру. И Ястреб подумал, что во взгляде этом можно прочесть куда больше, чем удалось бы понять из слов, даже если бы они вдруг оказались слышимыми. Это был очень интересный взгляд.
И в самом деле. Лицом к лицу стояли два давних заклятых врага, два соперника, конкурента, наверняка ничего в жизни не желавшие сильнее, чем скорой и бесповоротной кончины нынешнего собеседника. Разумеется, это не должно было выражаться в словах, которыми они сейчас обменивались; но это не могло не отразиться в их взглядах. Подлинный обмен мыслями мог в этой обстановке происходить лишь при помощи взглядов; наши глаза не подчиняются ни политесу, ни протоколу, как не подчиняется ему душа в отличие от привычного к повиновению тела.
И как бы ни старались смертельные враги, глаза вынуждены были — пусть только мгновениями — говорить правду, ненависть должна была вспыхивать в них, как молния в ночном мраке. Это Ястреб и ожидал увидеть.
Но не увидел. Потому, что этого и не было в глазах Президента: ни ненависти, ни страха, ни торжества человека, надеющегося одержать победу, ни даже простого холода. Взгляд выражал спокойную доброжелательность — пожалуй, со слабым, едва уловимым оттенком иронии.
Это было для Ястреба неожиданно и непонятно.
Тогда он сделал то, на что в других обстоятельствах скорее всего не решился бы. Известно было, что каждая попытка проникновения в сознание официального объекта будет им фиксироваться — для этого высокопоставленные особы были соответственно подготовлены, — и неизбежно последует суровое наказание. Такое проникновение могло осуществляться лишь при крайней необходимости и только с высочайшего разрешения. Так что Ястреб рисковал сейчас очень многим. И однако пошёл на этот риск, не размышляя долго, потому что времени для сомнений и логических умозаключений не было. Через секунду-другую собеседники могли разойтись в разные стороны, всё ведь происходило в публичной обстановке, на глазах у множества людей, и никакой серьёзный разговор здесь состояться не мог. Ястреб подстроился к полям Стойка, чтобы увидеть то, что сейчас своими глазами видел и сам Президент.