— Я знаю, — глаза Чичхоха мечтательно замерцали. — Ты привез мне настоящее развлечение! Заканчивай свою операцию прикрытия — и прилетай ко мне. Будем расставлять сети!
Ты обойдешься без меня, старый плут, подумал Домби Зубль. Этой ночью я буду просто спать.
Третья копия оказалась куда самостоятельнее первых двух. Переключив сознание, Домби Зубль увидел свою руку — черную, металлическую, усеянную острыми шипами, — мертво сцепившуюся с точно такой же рукой широченного гуманоидного робота. В локте у ближней руки что-то щелкнуло, и она рухнула на стол под бешеные крики стоявших вокруг роботов.
— Твоя взяла, — услышал Домби Зубль свой механический голос. — Сто пятьдесят тысяч эйков. И по тысяче сверху за каждого разобранного!
— Да тогда мы все разберемся на части! — взревел противник Домби Зубля.
— Ты не понял, — усмехнулся Домби Зубль. — За каждого разобранного, независимо от того, ваш он или не ваш.
— Да мы их там знаешь сколько накрошим? — развел руками предводитель Черных роботов.
— Точно за каждого платишь?
— За каждого, Сахманбрад, — кивнул Домби Зубль. — Только учти, с самим Пророком лучше не связываться.
— Да ну? — клацнул челюстью робот. — Откуда знаешь?
— Встречался, — Домби Зубль откинул плащ и продемонстрировал левую руку — смятую, перекрученную, с торчащими наружу несущими стержнями. — Это он голыми руками. Короче: разбирайте только своих!
Глава 10.
Пацифист
Третьей мировой войны не будет. Но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется.
Советский анекдот
1.
Артем Калашников проснулся и сразу же понял, что вставать в такую рань — сущий идиотизм. Глаза слипаются, руки-ноги только и мечтают, что на другой бок перевернуться, в голове крутится совершенно не к месту прерванный сон…
Пока Калашников уговаривал себя таким образом, по телу прокатилась холодная бодрящая волна, и от сна остались только приятные воспоминания. Звездная Россия, усмехнулся Калашников; организм работает не то что как часы — вместо часов.
Он выпрыгнул из постели и потянулся всем телом, совершая короткую, но вполне эффективную утреннюю зарядку. Восемь галчей, что по-земному означает четыре часа утра; самое спокойное время в расписании Звездного Пророка. Ну что ж, решил Калашников, перебираясь в кресло; раньше сяду — раньше выйду. От этих спонков чего угодно можно ожидать, даже полной трансформации личности. Так что свободные часы лучше оставить на после просмотра.
— Запускай, — скомандовал Калашников домашнему компьютеру. — Сначала обучалку, конечно.
Спальня плавно погрузилась во мрак, и перед Калашниковым повисло бесформенное белое облачко. Нечто, произнес невидимый голос на безупречном русском языке. Издалека начинает, подумал Калашников; впрочем, в любом языке самый главный глагол — это «быть». Облачко погасло, оставив после себя смутное ощущение присутствия; «ничто», сообщил невидимый голос. Облачко появилось вновь, начало мерцать и менять форму; «существование», обозначил этот нехитрый процесс все тот же голос. Калашников наморщил лоб, уловив в изложении что-то смутно знакомое по институтскому курсу философии. Облачко вернулось в исходное бесформенное состояние, и голос произнес слово на незнакомом Калашникову языке — «энем». Рядом с облачком появилась надпись из трех незнакомых, но четко отличавшихся друг от друга значков. Ну слава Богу, перевел дух Калашников; язык — алфавитный, значит, усвою без проблем. Непонятно только, зачем эти «нечто» с «ничто»; кодировали бы напрямую «нечто-энем», не пришлось бы сто шестьдесят часов тратить.
Уже к исходу первого субъективного часа Калашников понял, что учит вовсе не язык. То есть, конечно, язык спонков в его звуковой и письменной форме автоматически оставался в памяти — но главное, чему учил Калашникова хитроумный модуль, заключалось совсем в другом. Модуль учил думать , причем думать совершенно особым, строго формальным и в то же время удивительно гибким способом. Вместо облачка перед Калашниковым стали возникать куда более сложные предметы — звезды, планеты, тектонические разломы, диковинные звери, эрэсы неизвестных цивилизаций, — и каждый раз им соответствовали одни и те же высказывания, отличавшиеся друг от друга буквально несколькими слогами. Калашников с удивлением обнаружил, что между разумным существом и планетой имеется значительно больше сходств, чем различий, а рост галактических империй удивительно напоминает образование облаков.
В середине третьего часа Калашников уже не осознавал, на каком языке идет комментарий к иллюстрациям — так захватил его поиск сходств и различий в самых разнородных процессах. К двенадцатому часу Калашников неожиданно для себя перехватил инициативу и сам предложил модулю предмет для анализа: земную цивилизацию двадцатого века. Модуль ответил согласием — что Калашникова нисколько не удивило, спонки должны были знать, кому они посылают черный контейнер, — и вот уже смутное белое облачко превратилось в полупрозрачный земной шар, пронизанный разноцветными нитями и светящимися полями. Разобравшись с Землей, Калашников щелкнул пальцами и нарисовал на мысленном экране Галактику — модуль принял вызов, засыпал Калашникова непонятными словами и расчеркал большую часть Галактики длинными строчками текста.
Сто шестьдесят субъективных часов пролетели для Калашникова как одна минута. Даже услышав от модуля «алом масури» — «все сделано» — Калашников все еще пытался задавать вопросы. Однако модуль молчал, и ему пришлось возвращаться в реальный, хотя и основательно подзабытый мир.