Уже перевалило за полдень, когда небольшой отряд тронулся в путь. А фея Изола, оставшись одна на поляне, долго еще танцевала под еле слышную музыку, звучащую в листьях и траве.
Глава десятая
В черном плаще с горностаевой опушкой Огнедум Всесведущий стремительно шел по залам королевского замка, вздымая тучи пыли и разгоняя пугливые тени. Придворные Ольгерда, унылые, бесплотные, без цели слонялись по залам. Кружева почернели от пыли, волосы выцвели, шелковые одежды посеклись. Некогда смешливые пылкие дамы жалобно хныкали по углам, а томимые тоскою кавалеры несли бесполезную вахту в переходах и на стенах башен.
За двести лет резиденция владыки Королевства Пяти Рек изменилась до неузнаваемости. От легкомысленного убранства изящных комнат не осталось и следа. Гобелены с галантными стенами выцвели и сгнили, своды покрылись паутиной, цветы повсеместно захирели, а лебеди во рву вокруг замка сперва заскучали, затем одичали, попытались выклевать глаз министру внешних сношений и наконец навсегда улетели в другие края.
Огнедум миновал библиотеку, где пыли накопилось больше, чем книг, буфетную, полную плесени, кордегардию, где дремали тени лейб-гвардейцев, в спешке прошел сквозь дежурного офицера и очутился в бывшей пиршественной зале, которую переоборудовал под лабораторию. Именно здесь энвольтатор проводил большую часть времени, занимаясь научными изысканиями и литературными трудами.
Сразу у входа в зал находился маленький столик, накрытый старой, кое-как заштопанной скатертью. На ней оставались крошки, корки и плохо обглоданные кости. Огнедум сдернул скатерть со стола, стряхнул объедки на пол и снова накрыл ею столик.
Скатерть слегка шевельнулась, на ней образовалось несколько бугорков, которые медленно, как бы нехотя, вспухли, увеличились, затем проросли сквозь ветхую ткань и оказались буханкой черствого хлеба, кусочком засохшего сыра и кружкой основательно подкисшего молока.
Огнедум рассеянно отломил кусок хлеба, взял кружку и направился к длинному лабораторному столу. Этот стол, прожженный в нескольких местах и заляпанный неприятными желтыми пятнами, был завален бумагами. Огнедум вел записи весьма нерегулярно и так небрежно, что сам потом с трудом разбирал собственные записи. Кроме того, вот уже сто пятьдесят лет энвольтатор составлял глобальный научный трактат «Теория и практика синтетической жизни» и параллельно с этим сочинял поэму в прозе «Из колбы».
Вдоль стен лаборатории, на стеллажах, выстроились банки с жидкими реактивами, коробки с порошками и крупные прозрачные сосуды с субъектами синтезированной жизни на разных стадиях развития.
Примерно в то самое время, когда Людвиг-сенешаль вернулся к своему прежнему облику, Огнедум Всесведущий, жуя на ходу, инспектировал колбы, занимавшие нижний ряд стеллажей. Там находились существа высотою в локоть с непропорционально большими головами и поджатыми к животу тоненькими ножками. Им оставалось провести в колбе еще два дня, после чего их переведут в отдельную комнату, где будут кормить особым субстратом, необходимым для достижения нормального роста.
— Хорошо, хорошо… — бормотал Огнедум. Он допил скисшее молоко, бросил кружку под стол и, покончив таким образом с обедом, приступил к лабораторному анализу.
Специальной ложкой он взял пробу жидкости из каждой колбы и капнул в заранее подготовленные чашки. В шести случаях из семи результат оказался удовлетворительным — жидкость осталась прозрачной. И лишь в одном она помутнела и странно забулькала. Огнедум провел еще два дополнительных анализа, нахмурился, снял колбу с полки и унес.
Некоторое время после ухода Огнедума стояла тишина. Затем один из сидевших в колбе негромко произнес:
— Он нарушил присягу.
Второй отозвался:
— Предательство нужно давить в зародыше. А сопли и гуманизм — это для штафирок.
Первый шевельнул еще слабой ручкой и заключил:
— Наше сегодня — это служба, наше завтра — это слава!
— Говорят, что «Пламенных» будут вооружать комбинированными гизармами, — заговорил после паузы второй.
— Откуда ты знаешь? — живо заинтересовался первый. — «Искрам Огнедума», насколько мне известно, устав воспрещает покидать пределы колбы!
— Пока вы спали, заходил «факел» из старослужащих, — пояснил второй. — Он их видел собственными глазами. Загляденье! В верхней части — изогнутый острый крюк для вскрытия брюшной полости противника. Лезвий два, а балансировка просто сказочная.
— Клянусь Огнем Дум Его! — воскликнул первый.
Третий строго заметил:
— За такие разговорчики вас быстро спишут в субстрат.
Первый презрительно присвистнул:
— Есть только одно преступление — трусость!
Неожиданно заговорил шестой:
— Эх, тоскуют руки по рукояти меча!.. Лично я любому оружию предпочитаю старый добрый меч-бастард в полторы руки. Не такая неповоротливая махина, как двуручник, но и не шпажонка. Шпажонка — это для штафирок.
Пятый возразил:
— Шпага и к ней в набор дага для левой руки — идеально для Зубодробительной Защиты Шлеминзона. Кроме того, можно вмонтировать миниатюрный арбалет в рукоять даги. В самый ответственный момент нажимаешь пальцем на спусковой крючок — и…
— И все сильно удивлены! — со смехом заключен пятый.