— Один, — спокойно сказал брат Дубрава и пристально поглядел на незнакомца.
Тот даже взвизгнул:
— Один?! Без своры недоумков? Так-таки и один?
И неожиданно пустился перед братом Дубравой в пляс, немелодично-ухарски выкрикивая:
Хорошо тому живется,
У кого одна нога!
Сапогов немного надо,
И порточина одна!
— Ну, а куда они все-таки подевались?
— Не знаю, — сказал брат Дубрава.
Незнакомец поскреб небритый подбородок, поглядел на свои грязные ногти и заявил:
— А ведь ты, брат, и сам не ведаешь, куда идешь. Ты ведь свой город ищешь? — И торжествующе вскрикнул: — Что, угадал? Город? А тебе никто не рассказывал, что нет его, этого города? Не существует!
Брат Дубрава молчал, рассматривая незнакомца. Было в нем что-то странное, что тревожило брата Дубраву. Обычно брат Дубрава видел людей такими, какими они были на самом деле. А этого кривляющегося человека он разглядеть не мог.
Зато незнакомец, похоже, видел брата Дубраву насквозь.
— Что ты ежишься? — крикнул он. — Ну вот что ты ежишься? Эк тебя заколдобило! Гадаешь, небось, кто я такой и откуда все про тебя знаю? Ну так вот: я — это ты! Ты — потерявший своих людей, ты — предавший тех, кто тебе поверил! Ты — так и не нашедший свой город! Ты — старый, опустившийся побирушка, паясничающий заради милостыни! Вот кто я такой! Понял?
— Кто ты такой, я понял, — спокойно ответил Дубрава. — Одно мне непонятно: при чем здесь я?
Он наклонился, чтобы лучше рассмотреть какой-то предмет, лежащий на тропинке. Брат Дубрава мог поклясться, что прежде этого предмета здесь не было. Это оказалось тонкая шелковая веревка. Оба ее конца терялись в тумане. Брат Дубрава схватил ее обеими руками и сильно дернул.
Он и сам не знал, почему так поступил. Но в тот самый миг, когда веревка оказалась у него в руках, его наполнила огромная пьянящая радость.
И тут туман рухнул, как сорванная с окна штора. Неприятный незнакомец внезапно зашатался, сделался плоским и совершенно неживым, как вырезанная из бумаги фигурка. Затем он нелепо вскинул картонные руки и повалился на землю.
Брат Дубрава выпрямился и огляделся по сторонам. Все его спутники были здесь, целые и невредимые.
Безумный хоровод Мэгг Морриган превратился в нитку бус, которую лесная маркитантка без труда разорвала. Меткие стрелки Джон Осенняя Грива, Ганс Прищуренный Глаз, Фома Хрюкающий и Коляба Кривой Палец вдруг превратились в мишени, а герольды и служители, на глазах утрачивающие объем и тоже становящиеся плоскими, потащили их прочь в архивы для потомства. Многострадальный Страхинь пал на собственный щит и после ослепительной вспышки исчез. Сияющие гусли превратились в гнилушку и рассыпались под пальцами Гловача. Многообразные страхолюдные девочки быстро уменьшились в размерах и, пища на ходу тоненькими голосками, скрылись в траве.
Густав Эдельштейн внезапно изменился в лице и с непонятным визгом распахнул на себе профессорскую мантию. Под мантией он оказался женщиной.
Сам Эдельштейн был потрясен не менее своего оппонента.
— Клянусь Наукой, я не знал! — вскричал, рыдая, почтенный профессор, после чего, сбросив мантию и шапочку, пустился наутек.
Некоторое время Штранден задумчиво смотрел, как голая женщина прыгает с кочки на кочку; затем все исчезло.
Девица Зиглинда стремительно покрылась трупными пятнами, возложила себе на грудь мертвого ребенка и повалилась на землю. Поверх нее моментально вырос мох.
И вот, когда наваждение окончательно рассеялось, все увидели Вольфрама Какама Канделу. Бывший судебный исполнитель с видом полного достоинства и самообладания вышагивал кругами вокруг трухлявого пня.
— А, вот вы где! — воскликнул он с недовольным видом. — А я вас тут разыскиваю. Куда это вы все подевались?
— Вы только послушайте его! Мы подевались! — возмутился Гловач. — Он-то сам никуда не подевался, о чем лично я бесконечно сожалею!
— Ой, что со мной было!.. — начала Марион.
Мэгг Морриган сидела на земле, закрыв глаза.
— Не могу встать, — пожаловалась она. — Все так и кружится…
— У меня как будто полная голова мусора, — сказал Штранден.
— А у меня все штаны в мусоре! — заметил Гловач.
— Я сегодня больше никуда не пойду, — объявила девица Гиацинта. — У меня ноги исколоты в кровь. К тому же я переволновалась. Не всякому выпадет пережить такое…
— Я бы перекусил, — сообщил пан Борживой. — Семьдесят один поединок — это вам не штука!
— А мы никуда и не торопимся, — сказал брат Дубрава. — Вон там, вроде бы, местечко посуше. Разложим костер, отдохнем, а завтра в путь.
— И пусть каждый расскажет свою историю, — азартно добавила Марион.
Так они и поступили. Набрали хвороста, притащили сухое дерево, чтобы удобнее было сидеть, согрели чай и принялись делиться пережитым. Когда дошла очередь до Вольфрама Канделы, он раздраженно поморщился:
— Слушаешь вас, и уши вянут. Между прочим, с порядочными людьми таких неприличных глупостей не происходит.
— Это потому, что вся твоя жизнь — сплошная неприличная глупость, — сказал пан Борживой. — Тут уж, как говорится, не убавить не прибавить.
— Поразительное приключение, — задумчиво изрек философ. — И какое поучительное! Я думаю, все это необходимо будет впоследствии записать и сохранить для потомства.