— По-моему, это глазурь, — сказал Людвиг. — При дворе короля Ольгерда часто подавали пироги с глазурью. У нас был такой кондитер, не помню, как его звали, — он каждый раз придумывал что-нибудь новенькое. Глазурь там разного цвета, начинка, крем… А главное, пироги у него были размером вот с этот дом, не меньше. Я когда только-только куклой стал — не поверишь! — вспомню эти пироги и плачу…
— Как ты думаешь, — осведомился Зимородок, — Стоптанный Башмак затащил Марион к себе в хижину для того, чтобы угостить ее пирогами?
— Какая ужасная мысль! — шепотом вскричал Людвиг.
— Пироги? — удивился Зимородок.
— Вдруг он решил пустить ее высочество на начинку? Знаешь, был такой случай: одна девочка пошла в лес и повстречала людоеда…
— Подкрадись-ка ты к окошку, загляни и посмотри, что там происходит, — перебил Зимородок.
— А если он заметит? — спросил Людвиг.
— Прикинешься ветошкой, — безжалостно ответил Зимородок.
Людвиг заковылял, переваливаясь с боку на бок, и скоро высокая трава скрыла его.
Старуха бесцеремонно вытряхнула Марион из мешка. Марион казалось, что каждая косточка у нее в теле изумлена и никак не может прийти в себя. От страха и обиды она едва не плакала.
Старухи не было видно, и у Марион нашлось время оглядеться по сторонам. Она находилась в небольшой светлой комнатке с белыми покосившимися стенами. Свет проникал не только в маленькие окошки, но и сочился сквозь стены.
Помещение было полно диковинных вещей. Имелись тут куклы с красивыми надменными лицами, разодетые как герцогини и принцессы; искусственные цветы с тонкими золотистыми лепестками; раскрытые шкатулки, из которых гроздьями вывешивались бусы, венки из цветов, лент и колокольчиков; два свадебных платья, несколько стеклянных шариков с плавающими внутри рыбками и маленькая деревянная карусель, которую нужно было запускать торчащим сбоку золотым ключиком.
Марион с трудом поднялась и принялась слоняться по комнате, рассматривая все эти чудеса. От приторного запаха девушку слегка мутило.
— Красивые вещицы? — неожиданно спросил за спиной вкрадчивый голос.
Старуха была здесь! Теперь Марион хорошо видела ее страшненькие ласковые глазки и крупные, почти мужские черты лица.
— Ну, и какая из них тебе глянулась больше всех?
Марион, не отвечая, смотрела на старуху и тяжело дышала ртом.
Старуха продолжала улыбаться:
— Ну, моя сладенькая, которая игрушечка на тебя глядит? Может быть, куколка?
— Может быть, куколка, — прошептала Марион.
Старуха меленько затряслась от хохота:
— А из куколок которая?
Марион молчала. Она понимала, что с ней завели какую-то игру, но не могла взять в толк, по каким правилам ей играть.
Старуха неожиданно перестала улыбаться.
— Власть одного существа над другим начинается с подчинения. Все, кто властвуют, когда-то подчинялись. У меня за плечами жесткая школа повиновения. Из этой школы выходят по-настоящему сильными. «Свет», «Боль» и «Сила» — на языке Повелителей эти слова звучат одинаково. А сейчас возьми куклу и оторви ей голову!
Марион посмотрела на хрупкую изящную куклу, потом на старуху. Та с жадностью наблюдала, чуть подрагивая крыльями ноздрей.
— Давай, — свистящим шепотом приказала она.
Марион взяла куклу в руки, пригладила золотистые локоны, видневшиеся из-под шляпки.
— Чтобы отсечь голову одним ударом, палач должен очень любить свою жертву, — изрекла старуха. — Меня зовут Маргарита, но ты можешь называть меня Гретель.
Марион тихонько потянула куклу за голову. Голова крепилась к туловищу на тоненькой проволоке и, как выяснилось, легко снималась.
Старуха захохотала.
— Ты боишься! — закричала она. — Твое нутро спит! Рви, рви! С хрустом!
— Но это и в самом деле очень опасно, госпожа Гретель, — чуть осмелев, возразила Марион. — Вы знаете, одна девочка оторвала голову кукле, а потом оказалось, что это не простая кукла, и — бац! — жену одного аптекаря нашли потом без головы. Это был такой случай.
— А ты можешь научиться… Можешь… — протянула старуха. — Это совсем просто.
Она несколько раз взмахнула руками и медленно, словно отодвигая что-то тяжелое, направила раскрытые ладони к Марион. Марион, моргая, смотрела на напряженное лицо старухи с опущенными веками и ощущала крайнюю неловкость.
— Поняла? — будничным голосом спросила Гретель и опустила руки.
— Нет, — честно призналась Марион.
— Ладно, попробуем по-другому. Встань!
Марион послушно встала.
— Закрой глаза! Сейчас я, не прикасаясь к тебе руками, заставлю твое тело колебаться, как травинка на ветру! — Гретель снова протянула ладони, надула жилы на шее и принялась совершать движения от себя и к себе, словно выдвигала и задвигала ящик комода. — Видишь, как просто, — приговаривала она при этом распевно, — моя сила лишает тебя воли и заставляет колебаться.
Боясь разозлить старуху, Марион украдкой подглядывала за ее манипуляциями и старательно наклонялась то вперед, то назад. Ею постепенно овладевала тоскливая скука. Было очевидно, что старуха взялась за нее всерьез.
Та наконец перестала водить руками и быстро спросила:
— Поняла?
— Да, — соврала Марион.
— Назови цвет.
— Какой цвет?
— Первый попавшийся. Не думай. При обучении нельзя думать.