— Учитель… — прошептал Огнедум.
— Это ты мне, что ли? — после паузы вопросил Косорукий Кукольник. — А? Кого ты назваешь учителем? Отвечай!
— Тебя! Тебя! — моляще вскрикнул Огнедум. — Спаси меня, учитель!
— Насколько я помню, ты меня оставил, — сказал Косорукий Кукольник. — Ты украл у меня запрещенные книги…
— Я жаждал познания! — сказал Огнедум.
— Ты их спер, грязная скотина! — заорал Косорукий Кукольник. — Ты их стырил!
— Проникновения в глубины истины… — бормотал Огнедум.
— Спер! Спер! Ворюга!
— Прости!.. — взвыл Огнедум.
Косорукий Кукольник придвинулся ближе, так что стало казаться, что еще немного — и его длинный нос высунется на поверхность, проткнув водную гладь.
— Я учил тебя делать игрушки, щенок, — с пугающим спокойствием заговорил Косорукий Кукольник. — Шить медвежат и белочек, мастерить куколок-принцесс, вырезать солдатиков. Но тебе показалось мало создавать красивые вещи, которые другие люди наполнят жизнью и радостью! Тебе захотелось творить живые существа! Чтобы эти существа признавали тебя своим создателем! Вот чего тебе захотелось! Ты знал, что это запрещено!
— Я знаю… — просипел Огнедум. — Я виноват! Прости же меня, учитель!
Вода забурлила, и отражение исчезло. Теперь перед носом Огнедума сидела на краю лужи сонная осенняя лягушка и с недоумением таращила круглые глаза. Затем она негодующе квакнула и одним прыжком куда-то удалилась.
Огнедум встал и, пошатываясь, побрел дальше. Чащоба поглотила его, и с тех пор никто и никогда ничего больше не слышал об Огнедуме Всесведущем.
В кризисной ситуации командование «факелами», расквартированными в столице, принял на себя младший лейтенант Отвага.
Ни о чем не было известно с полной достоверностью. Говорили, например, что несколько теней бывших ольгердовых лейб-гвардейцев случайно попали под реактив, выплеснутый из окна лаборатории, отчего возросли в гигантов нечеловеческой мощи, и вот от них-то вся угроза.
Говорили также, что у колобашек взорвался рудный газ непосредственно под замком, отчего погибло колб без счета, а в субстрате оказались чуждые элементы.
Вообще о субстрате разговоров было много. Доползали гадкие вести о том, что засланные диверсанты нарочно подлили туда горского самогона. Что там — с гнусной целью — топятся тени придворных. Что в однин из чанов великий Огнедум по рассеянности уронил кошку.
Тревожились об Огнедуме, поскольку он являлся отцом нации.
Что в однин из чанов великий Огнедум по рассеянности уронил кошку.
Тревожились об Огнедуме, поскольку он являлся отцом нации. Здесь предполагалось многообразно: что Огнедум в замке и в полной безопасности и что он в руках противника и в страшной опасности.
В три часа пополудни казармы наполнились гулким грохотом. Перетаскивали койки, разламывая их и баррикадируя проходы. Оборудовались укрытия для лучников на крыше. Голоса «факелов» перелетали через двор — в них звучала тревога.
— Властитель работает сейчас над секретным оружием.
— Из колб вот-вот выйдут свежие силы. Надо только дождаться.
— А капитан-то, предатель, — говорят, он продал горцам формулу субстрата…
— Этого не может быть. Формулы не существует. Властитель создал субстрат методом проб и ошибок.
— Еще как может! У всего есть формула — это новый научный факт.
— Отставить болтовню! Паникеров буду вешать!
Младший лейтенант Отвага ходит по казармам в развевающемся офицерском плаще, рот скособочен от ответственности, в глазах строгость, а под строгостью — растерянность. Не знает он, что ему надлежит в этой ситуации думать! Уставом не предусмотрено. Вестей нет — ни от властителя, ни из города. Но штурм казармы будет непременно, и кровопролитного сражения не избежать — вот и мечется Отвага, вот и взмахивает плащом, кричит хриплым голосом: «Здесь усилить! Тяни, тяни! Привяжи! Живей — враг ждать не станет!» А у самого в груди все так и обрывается: мальчишки, вчерашние «искры» — крови не знавшие, необстрелянные… Как с ними побеждать? Как? Он и сам, Отвага, в бою ни разу еще не был… А бунчук «Жженый», говорят, понес такие потери, что и возвращаться-то некому. Плохо, плохо дело. Страшно.
К вечеру обстановка изменилась, и произошло это вот каким, поначалу неприметным, образом. К Отваге доставили «факела», который кутался в плащ и не желал разговаривать с часовым, но требовал тотчас привести его к начальству. «Факел» этот был свой, из пятого взвода, знал сегодняшний пароль, а явился он из города. Он едва держался на ногах, и разило от него дрянной сивухой.
Отвага явился — перетянутый в талии, суровый. «Факел» пал на табурет, пьяно и мучительно замычав. Плащ свесился с него, распахнулся, открылась на одежде кровь.
— Ты ранен? — спросил младший лейтенант Отвага, не одобряя развязного поведения «факела».
Тот медленно поднял голову, посмотрел командиру прямо в глаза — и содрогнулся Отвага, потому что увидел в них совершенно трезвое, не оставляющее сомнений отчаяние.
— Ранен? — переспросил «факел». У него задергалась щека, и вдруг он, сотрясаясь всем телом, рассмеялся. — Да это кровь не моя!
— Чья же?
«Факел» поманил командира пальцем и прошептал в подставленное ухо:
— Одного портного!