Освальд фон Штранден проснулся на рассвете и отправился на берег — любоваться красотами. Виднейшие теоретики счастья утверждали, что вдумчивое и безмятежное созерцание видов природы есть один из важнейших компонентов счастья. Это открытие было сделано несколько веков назад и кочевало из одной диссертации в другую. Штранден стал первым в длинной череде исследователей, кому довелось проверить это на собственном опыте.
Перед рассветом ветер стих. Гладкая, как зеркало, вода отражала розоватое небо. Стволы сосен казались красными. В траве пестрели цветы. Эти поздние осенние цветы вызывали у философа странное умиление. Наклонившись, он понюхал один из цветков, бледно-голубой, источающий слабый аромат дыни.
Неожиданно Штранден чихнул. Потом еще раз. И еще. Радуясь, что находится в стороне от лагеря, он высморкался, но это не помогло. Философ весь обчихался, пока дошел до костра.
Большинство его спутников еще спали, поднялись только ранние пташки — Мэгг Морриган, Зимородок и Дубрава. Дубрава ушел созерцать, а Мэгг Морриган готовила «чайный» напиток из какого-то древесного гриба.
Штранден подумал, что ему станет легче, если он выпьет горячего, но и это не помогло. Он чихал с завидным постоянством и вскоре перебудил весь лагерь.
Проснулся и Косорукий Кукольник.
— Цветочки с утра пораньше нюхаем? — зашипел он.
— А что, нельзя? — огрызнулся Штранден в перерыве между чихами.
— Да на здоровье! — фыркнул Кукольник. — Сами же и виноваты. Теперь ждите, пока не прочихаетесь. Она к берегу и близко не подойдет.
— Почему? — спросила Марион.
— Боится, когда чихают, — объяснил Косорукий Кукольник.
— Кто «она»-то? — осведомился Зимородок.
— Большеухая Берта, — был ответ.
Штранден зажал себе нос и долго-долго не дышал. Затем оглушительно чихнул несколько раз подряд.
— Вы хоть считали их, милейший мыслитель? — с досадой спросил Кукольник.
— Кого? — не понял Штранден.
— Чихи!
— Зачем их считать?
— Чтобы знать, сколько осталось… Цветочек такой бледненький, голубенький, да?
Штранден скорбно кивнул.
— Четыреста шестьдесят два чиха, — объявил Косорукий Кукольник. — Ни чихом больше, ни чихом меньше. Об этом пишет известный исследователь природы Минимус Сидониус в своем философско-поэтическом трактате «Оборванные лепестки, или О растениях-раздражителях». Неужто не доводилось изучать?
Несчастный Штранден покачал головой.
— Ничего, ничего, — утешил его Кукольник. — Опыт — мать науки.
— А теория? — спросил Штранден, чихая.
— А теория? — спросил Штранден, чихая. — Теория науке кто?
— Отец! — твердо сказал Кукольник.
Тут у Штрандена пошла носом кровь, его поспешно уложили, подсунули под шею полено. Мэгг Морриган сказала, что сделает холодную примочку. Девица Гиацинта порывалась оторвать для этих целей подол своей рубахи, но у лесной маркитантки нашелся прозаический лоскуток.
Вскоре Штранден уже лежал с примочкой и чихал, чихал…
Наконец чих иссяк.
Понадобилось еще полчаса, чтобы Косорукий Кукольник в это поверил, а незадачливый философ — окончательно пришел в себя. Наконец все вышли на берег, по-прежнему недоумевая: кто такая Большеухая Берта.
Кукольник пронзительно свистнул. Звук далеко разнесся над водами Красной реки.
Сперва ничего не происходило, а затем Кукольник закричал:
— Вот она! Вот она!
Он сорвал с себя шляпу и принялся ею размахивать.
По реке, приближаясь к берегу, сама собою плыла большая ладья. Ни весел, ни парусов на ней не было. Нос, высоко поднятый над водой, представлял собою собачью голову с большими висячими ушами. На корме имелся пушистый хвост, закрученный баранкой. Вообще корма вела себя довольно странно: создавалось впечатление, что она виляет.
— Берта! — радостно обратился к ней Косорукий Кукольник. — Возьми-ка на борт этих девятерых, им позарез нужно на тот берег. Перевезешь и возвращайся. И не озорничай, они плавать не умеют.
Собака преданно смотрела на Кукольника неподвижными нарисованными глазами.
На корму посадили Канделу с Гловачем. Борживоя как самого тяжелого поместили в центре. Остальные сели по одному вдоль бортов, Штранден устроился на носу. Он по-прежнему держал голову запрокинутой назад.
Кукольник похлопал ладонью по борту, и ладья послушно заскользила по воде…
Судя по всему, у Большеухой Берты было хорошее настроение. Она так радостно вертела хвостом, что Гловач и Кандела, забыв о взаимной неприязни, вцепились друг в друга, чтобы не упасть в воду. Когда лодка причалила к берегу, враги, обнявшись, ступили на землю и повалились, как подкошенные.
Освободившись от груза, Большеухая Берта медленно прошлась вдоль берега, что-то вынюхивая, распугала в осоке уток, а затем весело помчалась на призывный свист своего хозяина.
Глава восьмая
Лес продолжался и на другом берегу реки. Местность здесь была более низинная, и весь день после переправы путешественники шли по темному сырому ельнику. Густые ели почти не пропускали свет, и только бледные грибы светили на черной влажной земле, как чахлые потусторонние светляки.
Ночевать в этом краю было жутковато и холодно. Приближающаяся осень все чаще давала о себе знать. Зимородок и Мэгг Морриган со знанием дела рассуждали о заморозках на почве. На остальных эти разговоры наводили тоску.