Оба водяных так и отпрянули.
— Еще чего! — воскликнул Всемил. — Эта штука сушит! А от сухости — одни только глупости.
— Помогли бы вы, братцы, мне, дураку, — вкрадчиво начал Зимородок. — Вижу я, что влаги у вас в голове хоть отбавляй, а у меня, признаться, при виде этой реки в уме совсем пересохло.
Оба водяных подшлепали поближе и уселись по-собачьи, опираясь на хвост.
— Видите вон тех? — Зимородок кивнул в сторону костра.
— И видим, и слышим, — отвечал Немил.
— Сижу вот и думаю: как бы их всех за реку переправить, — доверительно признался Зимородок.
Водяные закивали пятачками.
— Ты как предполагаешь, — деловито спросил Всемил, — заманить их подальше и утопить?
— Да ты, кум, никак рехнулся, — поспешно перебил его Немил. — В нашей реке только утопленников и не хватало! Нет уж, не слушай его, братец. Переправляйтесь-ка вы на тот берег и ступайте себе подальше.
— Вы же не собираетесь здесь жить? — добавил Всемил.
— Ни в коем случае, — заверил Зимородок.
Водяные переглянулись.
— Видишь островок? — начал Немил.
— Вижу.
— Ну так вот, не островок это вовсе никакой, а старый паром. Он тут уже давным-давно, ни троса нет, ни паромщика. Да и ездоки нечасто встречаются.
— По правде сказать, вообще не встречаются.
— Не перебивай, кум. Паром этот лет с лишком сто как корни пустил, на нем уж и кусты выросли. Но корни можно обрубить…
— Да где же я шест такой возьму, чтобы эдакую махину сдвинуть? — взмолился Зимородок. — Да и река, небось, глубокая… Тут целым деревом придется ворочать.
— А Борька на что? — живо возразил Немил.
— Кто это — Борька? — осведомился Зимородок.
— Тень покойного паромщика?
— Ха-ха, — с кислым видом отозвался Всемил. — Огневые шутки витязя-богатыря. Борька — это наш сом.
— Сом? — переспросил Зимородок.
— Ну да, сом, сом, чего тут непонятного. С вот такими усами, вот таким хвостом и этакими плавниками.
— А, — сказал Зимородок, — сом…
Водяные подступились к нему с двух сторон.
— Твое дело — обрубить корни.
— Да, ты обруби корни, а мы уж позовем Борьку. А эти пусть вплавь добираются до парома, там у берега мелко.
— Как все соберутся, мы Борьку стронем.
— А не тяжел ли паром для вашего Борьки? — усомнился Зимородок.
Оба водяных рассмеялись. Потом Всемил шмыгнул пятачком и сказал:
— Ну, братец, насмешил. Иди, иди, обрубай корни. И смотри, чтоб завтра здесь никого из ваших не было. Куманек еще вчера рвался передушить половину спящими. Насилу и отговорили его…
— Ясно, — сказал Зимородок и направился обратно к костру. Водяные с плеском погрузились в воду.
Известие о том, что предстоит рубить проросшие сквозь паром корни, да еще стоя по пояс в воде, вызвало бурю самых разноречивых чувств. Ситуация осложнялась тем, что в отряде имелся всего один топор. Свою саблю пан Борживой считать топором наотрез отказался.
Пока Гловач, Зимородок и Кандела разбирались, у кого из них меньше оснований посвятить себя тяжелому физическому труду, брат Дубрава молча взял топор и погрузился в реку. Когда он добрался до старого парома, вода доходила ему до середины груди.
Брат Дубрава положил топор на паром, ухватился за старые бревна и забрался наверх. С противоположной стороны «острова» донеслось негодующее кряканье, и несколько уток шумно захлопало крыльями. На лице брата Дубравы показалась блаженная улыбка. Он обошел паром кругом, вернулся к топору и спрыгнул в воду.
Спустя некоторое время на помощь Дубраве пришел Зимородок. Он предложил немного посидеть, подождать, пока уляжется поднятая со дна муть. От брата Дубравы пахло тиной, как от водяного. Глаза у него покраснели.
За час Зимородок с братом Дубравой, работая по очереди, перерубили с десяток корней и растянулись на пароме, чтобы погреться и обсушиться на солнышке. На брата Дубраву тотчас опустились две стрекозы.
На солнцепеке одна мысль лениво цепляла другую, и Зимородок неожиданно спросил:
— Скажи-ка, брат Дубрава, из какого ты братства?
— Что? — не понял Дубрава.
— Ну, кто твои братья? — пояснил Зимородок.
— А все, — беспечно ответил Дубрава. — И ты, и вот они, и эти стрекозы, и утки…
— И водяные?
— Почему же нет?
— А водяные об этом знают?
— Главное, что я знаю.
Зимородок приподнялся на локтях. Брат Дубрава по-прежнему лежал неподвижно, подставив лицо солнцу.
— Понимаешь ли, — заговорил брат Дубрава, не открывая глаз, — мне это стало понятно приблизительно год назад. Я и раньше догадывался, а потом вдруг сразу все понял.
— Так уж и все? — с легкой ехидцей осведомился Зимородок.
— Да, — сказал брат Дубрава. — Одним вечером мне это особенно стало ясно. Я смотрел, как спит собака. Ей снились сны. Сперва она бежала куда-то, шевелила во сне лапами и лаяла. Собаки, когда спят, очень смешно булькают горлом… — И брат Дубрава издал несколько странных булькающих звуков. Стрекозы взлетели, но одна из них вскоре вернулась и села Дубраве на лоб. — Потом ей стала сниться еда. Я погладил ее, она проснулась, несколько раз ударила хвостом. Мы встретились глазами. И я вдруг понял, что все про эту собаку знаю. Ее интересы, ее дела. Вот тогда все окончательно выяснилось… — Он вздохнул.
— Что выяснилось?
— Что я брат им всем. Некоторые из них это тоже понимают. Например, собака.