Отвага отшатнулся так, словно его ужалили.
— Вы, кажется, изволите проявлять остроумие? — осведомился он холодно. — Могу только напомнить, что сейчас, когда Дело Огнедума в опасности, это неуместно. Взывать к вашей совести не стану — вы пьяны.
«Факел» захихикал ему в лицо.
— Я пьян? Да я трезвее вас, лейтенант! Говорю вам, это кровь подлеца из местных… Ножницами меня хотел…
— У теней нет крови, — сказал Отвага.
— Теперь есть. — «Факел» хохотал и хохотал и все не мог остановиться. — Потому что теперь они больше не тени… Очнитесь! Капитан «Пламядышащего» — не предатель! Он — герой! Он слишком хорошо знал, что такое офицерская честь!
Отвага снова наклонился к вестнику и, чем дольше тот шептал, тем больше росла ледяная глыба в груди младшего лейтенанта, и в конце концов он сам превратился в лед, а «факел», оглушенный спиртным, усталостью и горем, упал с табурета и заснул.
Было уже темно, и холодный ветер задувал во двор казармы с плаца, когда Отвага приказал запалить факелы и собрать весь личный состав во дворе. Знакомо рокотали в темноте сапоги, переговаривались голоса. Красноватый свет пламени, раздерганный порывами ветра, скакал по лицам. На середину двора вышел Отвага, и все замолчали. Он чувствовал на себе взгляды. Нет, то был единый ВЗГЛЯД. Ужасное величие момента гнуло младшего лейтенанта к земле. Отвага тихо прошелся перед строем. ВЗГЛЯД следовал за ним.
Остановившись у левого фланга, Отвага резко развернулся и спросил:
— Кто мы такие?
— Боевые «факела»! — после заученной паузы грянул молодцеватый хор.
— В чем наша жизнь?
— Дело Огнедума!
Отвага помолчал немного, а потом расставил ноги пошире и заорал:
— Так вот, дети мои, знайте, что никакие мы не «факела», а дерьмо, и дело наше — дерьмо, и вся эта война — одно сплошное дерьмо!
Распуганной стаей ворон сорвался и заметался общий крик:
— Позор!
— Честь!
— Смерть!
Отвага поднял руку, в которой оказалась труба, и медный голос прорезал какофонию воплей. Стало снова тихо. И эту ждущую тишину труба наполнила сигналом отступления. Затем Отвага опустил руку, облизал сведенные судорогой губы и повторил:
— Я сказал вам, что все мы — дерьмо, и готов повторить это тысячу раз! Кого мы готовимся защищать, дети мои, братья мои?
Теперь голоса звучали недружно, вразнобой:
— Огнедума!
— Властителя!
— Во дает!
— Мутант!
— Напился!
Выждав, Отвага закричал:
— Черта лысого! Нет никакого Огнедума! Фьють! Был да сплыл! Сбежал! Драпанул! Как последняя штафирка! Бросил нас умирать и сбежал! А тени воплотились! Ольгерд вернулся! Ясно вам? В лаборатории погром! Субстрат… — Тут голос Отваги сорвался, и младший лейтенант, выронив трубу, заплакал.
Но никого это уже не могло теперь удивить. Почему-то сразу стало понятно, что сообщенное Отвагой полностью соответствует действительности. Известие о трусливом и позорном бегстве Огнедума положило предел всем слухам и недомолвкам. Стройные ряды «факелов» смешались. Одни готовились умереть за честь в неравном бою, другие в тоске рвали с одежды нашивки. Отвага, не стесняясь слез, закричал снова:
— Как ваш последний командир приказываю: снять все знаки различия и уходить! Занимайте в городе пустые дома, смешивайтесь с населением! Присягайте Ольгерду и служите ему! У нас нет больше чести, нет больше Дела Огнедума — у нас осталась только наша жизнь, так проживем ее достойно! Разойдись!
Снова топот сапог, лязг железа, грохот.
Разбирали баррикады у входа, перелезали через нагромождения коек и столов. «Факела» покидали казарму. Осталось только несколько, холодных и внешне спокойных.
— Иди, брат, — сказал один из них Отваге. — Твой долг выполнен — теперь мы выполним свой.
Отвага по очереди обнял их, ни о чем не спросил, легко перескочил через завал и исчез в темноте. Спустя четверть часа казармы были охвачены пожаром.
Держа Марион за руку, Ольгерд водил ее по всем-всем залам своего замка. Показал будуары и кордегардию, библиотеку и тронный зал, гардеробные, Золотой зал для танцев и маскарадов, Ореховую пиршественную, Палату Важных Совещаний, ротонду, комнату-обманку и многое другое.
Придворные то и дело попадались им навстречу, со слезами целовали руки короля и его невесты. Дамы обнимали Марион и нашептывали ей добрые пожелания.
Возле каждой колонны Ольгерд брал лицо Марион ладонями и целовал в лепечущие уста, а Марион жмурилась.
Согласно распоряжению короля, по всем кладовым замка разыскивались припасы. В кухне исходили паром гигантские котлы. Повсюду собирали и выносили скамьи и столы — его величество приказал накормить своих добрых подданных и выдать им также некоторое количество муки. Дамы спешно несли в общий сундук свои драгоценности, чтобы король мог закупить хлеб на нынешнюю зиму. Кроме того, нужно было помочь деревням, где, конечно же, нечего сеять. Охотники готовили луки и стрелы. Две бойкие субретки, распугав в сундуках моль, повытаскивали старые платья и принялись мастерить чучело Огнедума, которое предполагалось сжечь во время большого празднества и пира.
Брат Дубрава обосновался на стене замка — он смотрел на оживающий город. Кандела дремал, пригревшись у него за пазухой.