Китченер так экономил деньги, что использовал дерево с виселиц для дервишей для строительства шпал. Сардар был властным, надменным и нетерпеливым, он заставлял подчиненных работать при температурах, когда лопались термометры. Когда не удалось найти инженера, он повел локомотивы (самые лучшие из которых были куплены в Америке — к огорчению британских патриотов), разогнав их на скорости, превышающей разрешенные двадцать пять миль в час.
Китченер воевал с «заклепками и паровыми затворами». По словам Уинстона Черчилля, будучи амбициозным младшим офицером, оказался участником Хартумской экспедиции, попав туда против воли сардара, «победа — это красивый яркий цветок. Транспорт — это ствол, без которого цветок никогда не зацветет».
Речную войну выиграли на железной дороге.
Горацио Герберт Китченер был самым безжалостным техником империи. И это не говоря о том, что он являлся легендарной «Суданской Машиной», металлическим титаном, который «редко открывал рот, разве только для того, чтобы отдать приказ о казни».
Он обладал любовью к прекрасному. Китченер собирал керамику, хотя не хотел за нее платить. Он обладал «женской чувствительностью к атмосфере». Сардар мог снискать расположение и втереться в доверие к великим: «Лорд Кромер — прекрасный человек, в подчинении которого отлично служить».
Китченер завоевал восхищение Уолсли, который восторгался его «мужеством, энергией и умелым руководством». Он был в прекрасных шаловливых отношениях с симпатичными молодыми людьми из своего штаба. Более того, после победы, как говорили, сардар мог пробыть вполне нормальным человеком целую четверть часа.
Но Китченер не обладал большим воображением и мог похвастаться еще меньшим образованием. Письма он писал безграмотно, а порой их вообще было невозможно прочитать. Даже в 1916 г. он никогда не слышал про Уордсворта. Сардар относился к солдатам, как к простым винтикам военной машины. На самом деле, «никогда не видели, чтобы он обращался или даже заметил рядового». Однако сложно сказать, что он замечал вообще своими фарфорово-голубыми глазами, которые странно горели между выступающим вперед лбом и красными, словно кирпичи, щеками. Китченер щурился так, что это приводило людей в замешательство и лишало самообладания.
По отношению к большинству офицеров Китченер был непреклонен, невежлив и просто груб. Говорили, что они выглядят, словно животные, на которых ведется охота.
Он доверял такому малому количеству из них, что едва ли мог передавать какие-то полномочия. В Северной Африке Китченер действовал, как собственный начальник штаба, писал телеграммы по массе образцов, которые хранил у себя в шлеме. В дальнейшем, в Индии, он приказал вбить документы военного отдела в папье-маше и использовать для лепнины на потолке его нового обеденного зала.
Он «глубоко презирал всех солдат, кроме себя самого» (что позволило Артуру Бальфуру хорошо думать об его уме, но не характере). Китченер редко вдохновлял на верность и преданность. Генерал Хантер, его правая рука в Судане, писал: «Теперь я добрался до самого дна Китченера. Это не человек, у него нет сердца. У него случаются эксцентрические и странные вспышки щедрости, особенно, когда он терпит поражение. Это тщеславный эгоист, самоуверенный, имеющий массу гордости и амбиций. Он ожидает всего и узурпирует все, но ничего не дает. Он представляет собой смесь лисы, еврея и змеи и, как и все задиры, становится голубем, если его прижать».
Несмотря на цитирование этого описания, самый последний биограф Китченера приходит к поразительно благоприятному вердикту о своем герое.
Однако вес доказательств от современников Китченера, свидетельствует против него. Черчилль говорил, что он может быть военачальником, но никогда не будет джентльменом. Френсис Янгхасбанд считал его «грубияном и пустым местом». Т.Э. Лоуренс полагал: «Он нечестен по обычным мужским сводам правил». Лорд Эсхер, который вероятно знал, что Китченера видели жульничающим на бильярде в Балморале, сделал вывод, что он переступит через труп лучшего друга. Киплинг называл его «откормленным фараоном в шпорах» и ненавидел его «мясницкое высокомерие».
Это мерзким образом проявилось, когда Китченер в пятницу, 2 сентября 1898 г., встретил в Омдурмане отряд халифа, наряженный в белые бурнусы. С нечеловеческой смелостью «группа шоколадно-смуглых людей на верблюдах кремового цвета» бросилась в атаку на винтовки, «Максимы» и артиллерию Китченера. Их всех порубили, словно солому. Был один момент, когда Китченер даже стал кричать: «Прекратите огонь! Прекратите огонь! Прекратите огонь! О, какая ужасная потеря боеприпасов!»
Погибло меньше пятидесяти британцев и египтян, но насчитывалось 11 000 трупов дервишей. Возможно, это была пятая часть армии халифа. Они покрывали поле брани, «равно распределившись по акрам и акрам земли». Еще хуже то, что многих раненых или пристрелили, или оставили умирать.
Уинстон Черчилль осудил эту «бесчеловечную бойню», а гуманисты в Англии осудили империю, которую создали и которой управляют с такой жестокостью. Британцы в Африке, как римляне в Британии (согласно словам Тацита) сотворили дикость, назвав это миром. (В Бербере, словно в подтверждение аналогии, Китченер устроил что-то типа «римского триумфа», выехав перед побежденным и избитым кнутом эмиром, который был закован в кандалы).