Что находилось за этими мнениями? Просионистский полковник Мейнерцхаген обвинил других офицеров в «гербафобии». Несомненно, что многие в большей или меньшей степени были антисемитами, включая самого Мейнерцхагена. Г.К. Честертон резюмировал это отвращение атакой на ортодоксальных евреев в подбитых мехом шляпах и «великолепных, но грязных одеждах бронзового или пурпурного цвета». Их пейсы побудили его говорить о Иерусалиме, как о «рае для парикмахеров».
Но если католики были британцами, то британцы оказались католиками в своих предрассудках. Палестинские арабы, особенно, горожане, гневно осуждаемые как левантские осколки Оттоманской империи, тоже подвергались дискриминации. Расистские администраторы оскорбляли людей: «Надоедливое стадо «черных» и евреев».
По словам Лео Эмери, второсортный чиновник оскорблял больше всего — по расовым, религиозным или этническим соображениям. Это «клерк с телеграфа, который стоит, вперив руки в боки, в дверях клуба «Мальта», чтобы показать, что он — английский белый джентльмен с правом входа». Однако в глазах властей наименьшее предпочтение отдавалось евреям-иммигрантам. Они были «аборигенами-прислужниками», «миссионерскими мальчиками» Святой Земли. Большинство евреев были грамотными и привыкли к городскому образу жизни, только примерно 10 процентов работали в кибуцах. Многие обладали практичными или профессиональными навыками, говорили на двух или более языках, носили западную одежду и ценили европейскую культуру.
Образование делало евреев нежелающими подчиняться колониальной дисциплине. Это было основное обвинение, выдвинутое лордом Нортклиффом против беженцев, которые испытывали омерзение к крепостной зависимости гетто. Очевидно, «у него была навязчивая идея, его преследовал кошмар, в котором он видел кривые пальцы, сжимающие ятаганы в защите Святой Земли». Нортклифф осуждал «слишком большую предприимчивость и напористость сионистов».
В отличие от них арабы были приучены к гнету, притеснениям и тирании, этот народ не испорчен цивилизацией. «Когда араб грязный, он живописен, — сказала жена одного британского чиновника. — А когда еврей грязен, он мерзок». В своих 850 деревнях арабы вели образ жизни, свято чтимый веками. Хотя они поклонялись Аллаху, а не Иегове, их образ жизни навеивал в сознании яркие сцены из Ветхого Завета. Патриархальная форма существования привлекала воображение и нравилась романтичным и религиозным британцам. Таковой же оказалась и живая картина восточной жизни, представленная в Старом Городе Иерусалима. То был лабиринт мелового цвета, пахнущий навозом и дымом от горящего дерева. Стоял шум, в котором смешивались крики петухов, лай собак, рев ослов. Этот шум соревновался с криками торговцев и муэдзинов. Бедуины в бурнусах и плащах из верблюжьих шкур, феллахи в тюрбанах, плащах из овечьей шкуры и бело-голубых полосатых галлабиях в огромных количествах появлялись из узких переулков, крытых переходов и крутых спусков. Везде можно было пройти только узкой колонной. Люди шли плечом к плечу с курдами-носильщиками, которые несли огромные мешки, с господами в малиновых фесках и дервишами в высоких шляпах цилиндрической формы. Дамы в черных муслиновых вуалях и больших белых покрывалах покупали огурцы у сельских женщин в бархатных жакетах и плащах. У крестьянок на подбородках и губах выделялись татуировки, на них звенело много серебряных украшений. Маленькие арабские мальчики с корзинами, прикрепленными ремнями к плечам, бегали между лавками, полными шелка, и киосками, где горами лежали специи. Купцы в файсальехах (коричневых фуражках) вели торговлю среди лоточников, развозивших свои товары на тележках, нищих, любителей засахаренных фруктов, курящих кальян и «продавцов кофе, которые позвякивали медными блюдцами».
Это был мир сказок Шехерезады. Но британцы предвидели его разрушение и еврейское воскрешение. Если сионисты заново отстроят стены Иерусалима, то они охватят и руины того, что все еще было «городом сарацинов».
Но реликвии других вероисповеданий и цивилизаций были похоронены в ткани Иерусалима, словно окаменелые ископаемые в скалах. Древний город, стоящий на неровном Иудейском плато и выходящий на глубокое голубое Мертвое море, пережил «сорок осад и разрушений». По очереди приходили Навуходоносор и Александр Македонский, Птолемей I и Иуда Маккавей, Помпеи и Ирод, халиф Омар и император из Фридрих II Гогенштауфен. Последний тешил себя «богохульной мыслью о том, что если бы Иегова увидел Неаполитанское королевство, то никогда не выбрал бы Палестину наследием своего избранного народа».
Многое из прошлого было погребено в гротах, склепах, подземных часовнях, пещерах с костями и катакомбах. От Голгофы до Гефсимании, осколки каждой эпохи над «священной землей тайн и чудес» свидетельствовали о «быстротечности и мимолетности религий и империй». Там имелся иудейский известняк, римский мрамор и сарацинский порфир. Там были греческие арки, персидские плитки и византийские столбы. Каждый победоносный правитель, каждый добившийся триумфа священнослужитель пытался уничтожить или предать забвению монументы своих предшественников. Так Тит приказал уничтожить Храм Соломона — реконструированное чудо белого цвета, которое еврейский историк Иосиф Флавий сравнивал с «горой снега». Адриан построил новый город, святилище Юпитера выросло на месте Голгофы, а храм Венеры — над гробницей Христа.