Если говорить вкратце, то классическое образование ослабляло предпринимательство и усиливало снобизм, препятствующий успешному развитию промышленности.
Однако это соблазнительное объяснение нельзя признать полностью удовлетворительным. Многие представители элиты поддавались «романтике техники и технологий». Взгляд на мир и восприятие жизни изнеженными и избалованными патрициями ни в коем случае не исключали их приземленную и безжалостную сущность суровых бизнесменов, как часто жаловались викторианцы. А.С. Бенсон, воспитатель из Итона, говорил, что у частных привилегированных школ есть вульгарная цель — «прославление эгоизма и своекорыстия». Когда Том Браун закончил Регби и поступил в университет, то выяснил: «Поклонение золотому тельцу было поистине угрожающим и ярым в Оксфорде».
Дело в том, что в конечном счете скорее экономические, а не социальные силы привели к утрате Британией своей позиции мирового цеха. Великобритания много инвестировала в традиционные виды промышленности, а конкуренты неизбежно по максимуму использовали новые технологии и изобретения. Например, химическая промышленность Германии ушла так далеко вперед, что в 1914 г. британская армия обнаружила: вся краска для формы цвета хаки поступает из Штутгарта. И электростанции Германии вскоре затмили электростанции Британии, где изначально предполагалось: «У каждого прихода должна быть своя собственная электростанция».
Америка оказалась еще более динамичной, массово производила пишущие машинки «Ремингтон», швейные машинки «Зингер» и цилиндровые замки Йеля. Она первой стала изготовлять автоматически работающую технику. Остров, который вручную создавал паровые двигатели, должен был отстать от континента, который производил автомобили на сборочных линиях.
Американская экономика обогнала британскую в период между 1870 г. (когда они примерно соответствовали по размерам) и 1914 г. (когда экономика Америки стала почти втрое больше).
Правда, упадок Британии оказался и относительным, и довольно медленным. Британский капитализм оставался стойким и инновационным, ему помогали хорошие показатели в кораблестроении и текстильной промышленности.
Еще более жизненно важными являлись финансовые услуги и инвестиции за рубежом. За полстолетия до Первой Мировой войны Британия поставляла две пятых всего экспортируемого капитала. Ее невидимая империя тянулась вокруг мира, отражаясь в названиях банков, как заметил один министр финансов: «Имеется Англо-австрийский банк, Англо-итальянский банк, Англо-египетский банк. Есть Англо-шведский банк, есть Лондонский и Гамбургский континентальный банк, Лондонско-бразильский банк, банк Лондона, Буэнос-Айреса и Ла-Платы, даже банк Лондона и Южной Америки». Что касается Имперского банка Персии, то это была компания, зарегистрированная в Лондоне.
Поэтому, если брать абсолютные величины, то Джон Булль прошетал. Но это мало утешало британцев, привыкших к превосходству, для которого требовалось прилагать мало усилий.
Предсказания экономического краха усиливали признаки заката империи. Как Генри Джеймс написал одному американскому приятелю в 1877 г., «закат Англии кажется мне потрясающим и даже почти вдохновляющим зрелищем. И если Британская империя еще раз сократится до этого напыщенного маленького острова, процесс станет величайшей драмой в истории!» По мнению все увеличивавшегося числа подданных королевы Виктории в последние два десятилетия ее царствования, защита империи, консолидация и даже экспансия были необходимы, чтобы не допустить упадка. Империя должна усиливать мощь, чтобы компенсировать относительное уменьшение богатств. Она должна подняться, чтобы избежать упадка.
Мистер Гладстон не придерживался таких взглядов, хотя имел характерное двойственное отношение к вопросу. В отличие от Дизраэли, который обнаружил возможность сделать платформу из королевской власти, империи и патернализма, а на ее основе обращаться к увеличившемуся электорату, лидер либералов выступал за мир, сокращение расходов и реформы.
Это не означало, как заявлял Дизраэли в знаменитой речи в Кристалл-паласе в 1872 г., что «великий старец» предпочитал дезинтеграцию империи. Наоборот, Гладстон, находясь на посту премьер-министра, неизбежно удерживал территории (например, Фиджи и Кипр), приобретение которых он осуждал, пока находился в оппозиции. На самом деле, он порой был готов усиливать суверенитет Британии — в особенности, для защиты «прав дикаря, как мы его называем».
Более того, Гладстон в дальнейшем стал «активным агрессором» в Египте, обеспокоенный важными экономическими интересами Англии (а возможно, вспомнив о том, что 37 процентов его личных акций составляют египетские, которые очень сильно поднялись в цене после британской оккупации).
Но Гладстон, в отличие от своих оппонентов, верил в совершенную добродетель самоуправления. Он предпочитал как можно раньше покончить с «обучением» Британией зависимых народов. «Великий старец» с большим подозрением относился к империи, опасаясь, что Великобритания, как и Рим, будет коррумпирована, удерживая власть в Азии. Он не мог ничего сказать в пользу Индии, кроме того, что она является конечным пунктом для туристов.