Торговля со странами Содружества быстро сокращалась. Британский экспорт в них упал с почти половины всего экспорта в 1950 г. до чуть менее четверти в 1970 г. Пропорционально уменьшился и импорт. А когда всемогущий доллар стал мировой резервной валютой, зона фунта стерлингов, которая по большей части состояла из стран Содружества, привязанных к фунту, сократилась. В 1972 г. она рухнула. Более того, многие люди в Британии не любили расовую смесь Содружества, среди них — и сам премьер-министр. В характерном покровительственном тоне Макмиллан говорил: афро-азиатское включение означает, что вступление в члены Содружества больше не является подобным допуску в аристократические клубы «Брукс» или «Будлз», а напоминает доступ в Королевский автомобильный клуб. Несмотря на все эти укусы, британские правительства настойчиво продвигали то, что Макмиллан назвал «Клубом Содружества». Всем бывшим колониям следовало стать его участниками, сделав «клуб» многорасовым братством, из которого преимущества должны литься, словно молоко и мед.
Однако в Вестминстере и Уайт-холле своекорыстие и эгоизм значили гораздо больше, чем альтруизм в том, что касалось Содружества. Основным мотивом за официальными попытками «продать» это туманное образование была поддержка британского престижа путем сокрытия упадка британской власти и мощи. Как и папство — призрак Римской империи Гоббса, сидящий с короной на могиле, — Содружество являлось фантомом былой славы. Это была тень имперского бессмертия, знак жизненно важного влияния, которое Британия может иметь на земле, несмотря на уничтожение ее мировой власти.
Как и Уинстон Черчилль в своей первой публичной речи, Гарольд Макмиллан публично осудил «ворчунов, пессимистов, стонущих, теряющих сознание и циников» за обнаружение упадка и разрушение Британской империи. Он настаивал, что на самом деле они видят «возрождение — империю, преобразующуюся в свободную семью Содружества». Как надеялся Лео Эмери, Содружество может даже стать ядром, вокруг которого в конечном счете объединится мировой порядок.
Другие «тори» были более реалистичны. Энох Пауэлл выступал против Содружества — «липкого пластыря на рану, оставленную ампутацией империи». Сам Макмиллан в частных беседах признавал: «Когда начнется дезинтеграция Содружества, я почувствую, что ему на самом деле пришел конец». Он очень не хотел «играть роль лорда Норта». Макмиллан считал, что для этого больше подходит Гайтскелл — «и темпераментом, и внешностью».
Театральное мастерство Макмиллана было посвящено сохранению иллюзии величия Британии. Временами он, судя по всему, видел себя Цезарем позднего времени, скрывающим искусность под плащом «спокойного достоинства», держащим варваров в страхе и не подпускающим их к себе достаточно долго, чтобы добиться окончательной победы. «Это эпоха Диоклетиана, — говорил он. — Это конец империи».
Гарольд Макмиллан прошел трудный, но извилистый путь к Даунинг-стрит, 10. Он был робким, занимался самоанализом и издательской деятельностью. На него давила властная мать-американка и унижала любвеобильная английская жена леди Дороти, дочь герцога Девонширского. У нее обнаружилась долгая и едва ли скрываемая любовная связь с одним из коллег мужа, консерватором и депутатом Парламента, беспутным и бисексуальным Робертом Батби. Макмиллана один раз видели бьющимся головой в окно железнодорожного вагона от чистого отчаяния.
В 1930-е гг. он принадлежал к левому крылу, посему и не мог получить высокое положение. Даже его старая нянька объявляла: «Мистер Гарольд — опасный умеренный либерал».
Он был суетлив, руки у него всегда оставались влажными, и он казался другим людям занудой, педантом и хлыщом. Однако Макмиллан смело выступил против политики умиротворения и в 1938 г. сжег чучело Невилла Чемберлена в Ночь Гая Фокса.
Черчилль стал продвигать Макмиллана во время войны, когда тот отбросил радикальные симпатии и начал говорить о «славе будущей империи». Именно агрессивность Макмиллана в этом деле в начале Суэцкого кризиса обеспечила ему поддержку коллег. Ему т удалось скрыть свою панику, не говоря уже про ум, поскольку проявления ума были печально известным недостатком в партии «тори». В январе 1957 г. в возрасте шестидесяти двух лет Макмиллан сменил Идена. Он был последним британским премьер-министром, который носил усы, реликвию доблестной службы во время Первой Мировой войны и залог имперской ортодоксальности. (У Дороти Макмиллан тоже были маленькие усики. Увидев их на фотографии, один родственник заметил: «Наконец-то я узнал, что в ней нашел Боб Батби»).
На самом деле, как и многое другое в Макмиллане, усы были формой маскировки. Премьер-министр скрывал свою раненую психику за фасадом эдвардианской беззаботности. Очень скрытный, любящий уединение человек носил яркие и вычурные шляпы в манере Черчилля. Интеллектуальный буржуа притворялся античным вельможей, расхваливая преимущества жареного гуся, когда на самом деле предпочитал холодную курицу. Он всегда развлекал слушателей, консультировался с комиком Бадом Фланаганом о том, как говорить, нанимал спичрайтера по имени Христос. Но ему часто становилось физически плохо перед выступлением в Палате общин. Кроме всего прочего, консерваторы не имели сомнений насчет отступления из империи.