Однако достижения генерального консула были неоднородными. Он гордился обширными ирригационными работами, которые почти удвоили засеваемую площадь в период его пребывания у власти. Но они добавили работы феллахам, истощали землю, распространяли в Египте болезни, которые передаются с водой — малярию, бильгарцию. Как с неохотой признавал Кромер, они заодно давали «скандальную прибыль» иностранным финансистам вроде сэра Эрнеста Касселя (чьим главным деловым партнером оказался лорд Ревелстоук, брат Кромера).
Генеральный консул демонстративно улучшал египетское образование. Но английских учителей не нанимали, если они знали хоть слово на арабском. И сами учителя не испытывали сочувствия и симпатий к своим подопечным. Египетского школьника считали «попугаем, не отличавшимся умом, неисправимым в неточностях безнадежно глупым в нечестности. В юношеском возрасте он начнет увлекаться кофе, гашишем и любовницами». Став взрослым, такой юноша сделается англизированным арабом — полезным в качестве клерка, опасным в качестве националиста. Ему любой ценой нельзя позволять подняться.
Типичный британец говорил: «У египтянина нет ума». «Ни один человек с темным цветом кожи не может так точно сымитировать воротнички англичан; но в плане интеллектуальных способностей это — не белый человек».
В своей основе патернализм Кромера вступал в противоречие с египетским национализмом. Это наиболее явно проявилось в 1906 г., когда несколько жителей деревни Деншавай жестоко наказали за участие в фатальной драке с британскими офицерами. Их приговоры осудили как в Британии, так и в Египте, а особенно после того, как Кромер получил орден «За выдающиеся заслуги» как раз в тот день, когда четырех жителей деревни повесили.
Это была египетская версия ирландского противостояния. Блант заявлял, что эпизод сделал «больше для сотрясения Британской империи на Востоке, чем что-либо, происходившее на протяжении многих лет».
Однако уже в 1889 г. говорили, что Египет модернизируется так быстро, что «телефонный провод проходит почти до уха Сфинкса». Одним из признаков прогресса являлся туристический бум, которому способствовал Томас Кук, «кассир билетной кассы империи». Его агентство путешествий являлось крупнейшим британским бизнесом в Египте.
Ранее путешественники были вынуждены мириться с гостиницами, полными блох и тараканов. В судах, ходивших по Нилу, жило множество крыс и скорпионов. Теперь они стали наслаждаться роскошным караван-сараями, особенно — отелем «Шефердс» в Каире, где имелись лифты, электрический свет и роскошное убранство, о котором говорилось, что оно «эдвардианское, XVIII династии».
Пароходы Кука, миниатюрный британский флот, который правил в грязных водах Нила, были такими роскошными, что «затмевали баржу Клеопатры из полированного золота». Имелись даже респектабельные бордели. (Те, которые находились рядом с «Шефердсом», принадлежали коптскому патриарху).
К 1891 г., как отмечает один англичанин, Каир напоминал английский город, в котором остались восточные достопримечательности, «во многом подобно тому, как владелец загородного дома сохраняет заповедник с дичью или олений парк для собственного Развлечения».
Но живописность имела свои границы. Определенно путешественников очаровывали минареты и мечети, чьи купола поднимались, словно «огромные позолоченные и бирюзовые пузыри» над пальмами и крышами домов. Их очаровывали мавританские арки и решетки, ковровые базары и рынки специй, уличные сцены, наполненные «персонажами арабских ночей», ослепляла изобильная природа и калейдоскоп красок в долине Нила.
Однако европейцы приходили в ужас от грязи, нищеты, убожества и суматохи, которые царили в Египте. Им докучали торговцы, усиленно предлагающие свои товары, а также сутенеры и убогие нищие, которые жалобно просили бакшиш. Они видели проституток с татуировками и рабов, которые пережили бастонаду, истощенных собак, жестокое обращение с мулами, заваленные мусором трущобы и тучи мух. Они замечали, как бедуины в накидках цвета индиго и феллахи в синих рубахах «живут в грязи и нищете, с которой не могут даже сравниться Индия и Китай».
Однако еще более шокирующим был контраст между современным упадком и поразительными реликвиями первой великой цивилизации. Викторианцы жили в тени романтиков, и у них вызывали благоговейный трепет руины Мемфиса и Фив, великолепие пирамид Гизы и роскошь храмов Луксора. Когда-то Каир считался «матерью мира», а теперь был словно покрыт пеплом, казался «погребенным в лаве, и как Помпеи, только что откопан».
По мнению одной путешественницы, Амелии Эдварде, зал с колоннами в Карнаке, известный древним, как «лес вечности», являлся «самой благородной архитектурной работой из когда-либо спроектированных и созданных человеческой рукой». Но египтяне, которые когда-то создавали гигантов из твердой скалы, теперь стали «нацией рабов».
Флоренс Найтингейл считала, что «для британской гордости хорошо» сравнивать титаническое прошлое с нынешней деградацией. Она задумывалась, не превратятся ли англичане «снова в пиктов, как египтяне превратились в арабов». Возможно, какое-то нарушение природного или божественного закона приведет к краху.