Один французский обозреватель писал, что если француз среди индусов говорит «я — первый», то «англичанин, в тысячу раз более богатый и обладающий большей властью, говорит «я — единственный»». Британцев нельзя обвинить в несправедливости или волевом подавлении. Но можно — «в глупой, угрюмой национальной гордости», как говорил епископ Гебер. «Мы исключаем местных жителей из нашего общества, и при разговоре с ними постоянно ведем себя грубо и надменно».
Британское общество брало пример с Уэлсли, который даже к посланникам князей относился с оскорбительной надменностью и сдержанностью. Некоторых индусов пугало такое властное поведение. Гораздо большее количество людей оно отталкивало и восстанавливало против англичан. По словам одного английского путешественника, который считал жизненно необходимым примиряться с местным населением, «наши гордые, надменные и презрительные островитяне обычно прилагают усилия, чтобы их начали ненавидеть везде, куда они придут».
Уэлсли вызывал враждебность уже почти у всех к тому времени, как его отозвали в 1805 г. Даже пожилой дружелюбный Корнуоллис, которого отправили спасать субконтинент ему на смену, обиделся на всю помпу, пышность и условности. Уильям Хики записал его знаменитую реакцию на ослепительную кавалькаду, которая приветствовала его в Калькутте при высадке.
«Корнуоллис (доверенному секретарю): Что это? Что? Что все это значит, Робинсон?
Робинсон: Сэр, маркиз Уэлсли прислал свои экипажи и помощников в виде дани уважения, чтобы они сопроводили вас в Дом правительства.
Корнуоллис: Это слишком! Это выходит за рамки приличия! Слишком много людей. Мне они не нужны, ни один из них не нужен. Я еще не лишился способности шевелить ногами, не так ли, Робинсон? Слава Богу, я все еще могу идти, и хожу очень хорошо, верно?! Мне не нужны два десятка экипажей, чтобы провезти меня четверть мили. Я просто не стану ими пользоваться».
Губернатор отправился пешком и пришел в ужас от византийской пышности и великолепия дворца Уэлсли. За пару месяцев до смерти Корнуоллис попытался изменить жизнь властных кругов, сделав ее менее хвастливой и нарочитой. Еще важнее то, что он настоял на изменении экспансионистской политики своего предшественника.
Корнуоллис сожалел о безумном желании покорять и побеждать, приказав отступить с почти всех территорий к западу от Джамны и осудив точку зрения, представляемую прежде всего генералом Лейком, что «система власти предпочтительнее системы примирения».
Но на практике казалось, что военные власти склоняются к системе обострений…
В 1806 г. главнокомандующий армии Мадраса сэр Джон Крэддок навязал своим сипаям новые правила. К этим солдатам и в любом случае плохо относились и мало платили. Во имя элегантности и нарядности он приказал им стричь усы по военному образцу и обрезать бороды. Ведь в Англии пока что носили парики, а растительность на лице служила предметом насмешек. Кроме того, в метрополии считалось трагически уместным, что Георг III в своем безумии оставался небритым. Вдобавок сипаям приказали носить новые тюрбаны с кожаной кокардой, убрать все символы кастовости и серьги, пока они носят форму.
Это привело к мятежу в Веллоре, самой мощной крепости в Карнатаке. Восстание началось в том самом караульном помещении, построенном из гранита, где когда-то содержались сыновья Типу. Глубокой ночью хорошо организованные отряды сипаев атаковали спящий британский гарнизон, перебив сто солдат и офицеров. Британцы пришли в ужас: инструмент, который они создали для удержания власти на Индостане, теперь стал уничтожать их. В восьмидесяти милях оттуда, в Мадрасе, жители белой общины, как говорил губернатор лорд Уильям Бентинк, «на протяжении многих ночей ложились спать без уверенности, что завтра встанут живыми».
Полковник Джон Малькольм писал домой Уэсли: «Вы знаете, что я не паникер. Но на этот раз я впервые задрожал из-за Индии».
События в Веллоре стали самым серьезным вызовом британской власти в Индии между падением Калькутты в 1756 г. и восстанием сипаев в 1857 г. Мятеж быстро подавили. Но правительство долго и напряженно мучилось над тем, что вызвало, раздумывая, кого в том винить. Гражданские лица обвиняли военных. А тем пришлось признать: усы всегда считались священными в Индии.
Крэддок признал, что «реформа» обмундирования могла привести к опасению: следующей попыткой станет превращение сипаев в христиан. Наверняка самой большой ошибкой было оскорбление чувств индуистов и мусульман. Яростные и непримиримые миссионеры прилагали к этому все усилия. Как выразился один индус, «вы, англичане, забрали всю страну, а теперь хотите, чтобы народ принял вашу религию».
В любом случае, правительственная политика часто состояла в том, чтобы принять «систему универсальной толерантности, уступив местным обычаям и религиозным предрассудкам нескольких сект, которые составляют нашу местную армию».
Это не помешало созданию епархии англиканской церкви в Калькутте в 1813 г. Она простиралась от острова Святой Елены до Сиднея, ее первый епископ, Томас Миддлтон, серьезным образом атаковал «идолопоклонничество». Это не дало ему новообращенных. Но он получил живописную картину на мраморе в соборе Святого Петра, где был изображен благословляющим двух молодых индусов, которые стояли на коленях.