В дальнейшем «Таймс» отнеслась с презрением и издевалась над «красноречием англизированных индусов» из прессы, выступавшей за махатму: «Это было бы очень забавно читать, если оно не было таким трагичным».
«Таймс» высмеивала председателя Конгресса и «марионетку Ганди» — Джавахарлала Неру: «Причудливый продукт довоенного Харроу и послевоенной Москвы, который предпринял жалкую попытку украсть для себя немного света прожекторов, производя собственную соль». Но даже самые верные и преданные журналисты признавали, что для крестьян Ганди был «больше, чем лидер. Он — легенда».
Его сатьяграха возбуждала воображение индусов, которые считали соль подарком бога. Точно таким же зажигательным был призыв Ганди к каждой женщине схватить кусок незаконной соли и держать его, как она держала бы любимого ребенка, которого у нее пытаются вырвать злые люди. По всему Индостану миллионы индусов (и даже некоторые мусульмане) незаконно собирали соль, наслаждаясь ароматом неподчинения и вызова. Пакеты с контрабандной солью продавались открыто, а щепотка с куска, который взял сам Ганди, была продана на аукционе за 525 рупий.
В Бомбее, на арене проявления недовольства, группа сборщиков соли прошла вверх по лестнице Ворот Индии и распевала «Банде Матарам» («Здравствуй, Мать!», гимн Индостана) и другие националистические песни на набережной Аполло-Бундур. Их протест побудил группу молодых американцев в ближайшей гостинице надеть пилотки из грубой ткани, подобные той, что носил Ганди. И это выступление тоже вызвало волны беспокойства по всему полуострову — от яхт-клуба до плавательного клуба «Канди», где его участники защищались от посторонних вывеской «Собаки и индусы не допускаются».
Правительство ответило на демонстрации яростно, произошла целая серия агрессивных действий. Мятежи в Калькутте и Карачи были подавлены стрельбой из винтовок. Войска гарвалов восстали после подобных беспорядков на северо-западной границе, которые в итоге подавили при помощи бомб, танков и пулеметов. Толпы забрасывали камнями полицию в Пуне. Террористы совершили набег на арсенал в Читтагонге. Ганди осудил насилие, которое сам невольно вызвал. На майдане в Бомбее группа белых бойскаутов стала свидетелем того, какой эффект производило его присутствие: «На удалении, с другой стороны участка, покрытого бурой травой, мы увидели большую толпу местных жителей в белых головных уборах Конгресса. Они слушали мужчину в очках, который стоял на коробке из-под мыла. Еще дальше стояли ряды индийских полицейских в сине-желтой форме, в плоских круглых фуражках. Они держали бамбуковые дубинки в руках. Конная английская полиция в белых пробковых шлемах несла дозор. Об их местоположении можно было судить по небольшим облакам белой пыли. Мы наблюдали молча, не понимая слов выступающего, криков и пения толпы. Внезапно ряды индийской полиции стали наступать, бамбуковые дубинки закружились, словно пропеллеры, проходящие сквозь морские водоросли. Вскоре послышались крики охваченной паникой толпы, поднялись облака пыли. Ужас происходящего леденил нам кровь. Конная полиция бросилась в атаку. Последовал хаос. Толпа разбилась на части, и орды восставших понеслись мимо нас».
В мае Ганди арестовали.
Это привело к новому всплеску гражданского неповиновения — в форме прекращения работы и торговли, забастовок, бойкотов и пикетов. Иногда возбуждение выходило из-под контроля — например, в Бомбее, где какое-то время правила толпа. Но часто власти не встречали никакого сопротивления. Когда участники марша под руководством Сароджини Найду приблизились к солеварням в Дхарасане, расположенном в 150 милях к северу от Бомбея, то даже не подняли руки, чтобы защититься от ударов полиции, которые градом сыпались на их головы, наносимые бамбуковыми палками, окованными железом.
За одно утро один американский репортер насчитал двух мертвых и 320 раненых сатьяграхов, в то время как другой свидетель сказал, что к 10.30 утра почти семьсот человек получили ранения.
Борьба продолжалась на протяжении многих дней. Вице-король в письме королю-императору сообщил, что он «не мог читать без улыбки отчеты о нескольких сражениях» в Дхарасане, но заверил его: «Те, кто получили ранения, не могут сравниться с теми, кто хотел все это прекратить, заработав почетную контузию или синяки».
У Ирвина было любопытное чувство юмора: он находил предположение о том, что афганцы живут в деревьях, «восхитительным». Однако вице-король был добрым человеком (и зашел так далеко, что дал страдающему запором представителю Конгресса, мощному Валлабхе Пателю, собственную бутылку пива) и оценивал ограниченность сил.
К лету 1930 г. правительство объявило Конгресс вне закона. Оно отправило в тюрьмы свыше шестидесяти тысяч самых стойких националистов, среди них оказались оба Неру и несколько сотен женщин, чей выход из домов на улицы означал революцию.
Правительство очень быстро восстановило власть на улицах. Но Ганди завоевал сердца и умы. Ирвин признавал его моральную победу, понимал, что пострадал авторитет и власть британцев. Джавахарлал почувствовал, что Конгресс становится теневой властью. Это был режим ожидания. И сама Индия стала страной в ожидании.