Тем не менее, даже когда Лондон доставлял себе удовольствие поздравлениями, а Дели наслаждался празднованиями, Пенджаб затопляли «реки крови». Сам Маунтбаттен видел свидетельства бойни, когда летел назад из Карачи. Клубы дыма поднимались вверх с земли, открывалась широкая панорама горящих деревень. Даже когда Неру участвовал в церемонии, которую некоторые рассматривали как его коронацию, нового премьера осаждали сообщениями о том, что в Лахоре идет «самая кровавая оргия насилия и огня за пять месяцев столкновений на религиозной почве».
Новости о распределении провинций, проведенном приграничной комиссией Радклиффа, достигли Пенджаба, где мусульмане осудили это «территориальное убийство». Спорадические атаки превратились в «систематическую войну на уничтожение». Везде сообщества большинства атаковали и изгоняли меньшинства. Это был дикий круг репрессий и контррепрессий, который продолжался на протяжении многих недель. Лучшая дисциплина была у сикхов — значительного религиозного меньшинства. Их банды, вооруженные мечами и другим оружием, вели себя со «средневековой яростью». Но мусульмане и индуисты также совершали все возможные зверства, которые были суммированы в гротескном современном эвфемизме «этническая чистка». Они жарили младенцев на вертелах, насаживали маленьких детей на копья, варили детей постарше в котлах с маслом. Они насиловали, увечили, воровали и убивали женщин, иногда отрезали пенисы их мертвых мужей и засовывали женам в рот, подвергали мужчин безумной жестокости, сжигали их заживо в домах, закалывали ножами на улицах, резали в больницах, душили в лагерях беженцев, пытали и насильственно обращали в веру в оскверненных храмах, мечетях и гурдварасах (где молятся сикхи). Они травили своих врагов, поливали кислотой, ослепляли, бросая в глаза молотый красный перец.
Зверства полностью затмили то, что происходило во время восстания сипаев. Возможно, они отражали жестокую окончательность раздела. Но многие свидетели находили насилие объяснимым лишь мистическим злом и безумием. Один чиновник видел, как человека распиливали на несколько кусков в дьявольской манере, которая не поддается пониманию. Соседи, которые дружно жили на протяжении многих лет, внезапно обезумели и убивали друг друга.
Самые жуткие бойни проходили на железных дорогах, ранее — средстве британского военного контроля, о которых говорилось, как об одной из надежд на индийскую всеобщую гармонию. Воспользовавшись преимуществами системы, которая была уже сильно нарушена, банды гундас задерживали поезда, наполненные людьми, которые пытались сбежать от террора. Часто они не оставляли после себя ничего, кроме вагонов, набитых трупами, которые прибывали к месту назначения. (Машинистами работали европейцы). Из каждого отверстия таких вагонов сочилась кровь. Британские офицеры говорили, что зрелище было «в тысячу раз более ужасным, чем что-либо, виденное нами во время войны». На некоторых передвижных покойницких мелом было написано «Подарок из Индии» или «Подарок из Пакистана».
Железнодорожный вокзал в Лахоре и другие, подобные ему, когда-то представлявшие собой белые крепости, стали смертельными ловушками. Толпы беженцев путешествовали по обычным дорогам, некоторые колонны растягивались до пятидесяти миль и становились еще лучшей мишенью для грабежа и убийства.
Сам Дели был заражен насилием. Горожане видели, как «весь социальный порядок истекает кровью перед нашими глазами». Нирад Чоудри нашел происходящее неописуемым: «Я взвесил почти все слова и фразы, которые убийственная жестокость и дикость человека, столь отличная от его военной жестокости, внесла в словарь европейских народов: бойня, погром, линчевание, обстрел, казнь через утопление, Варфоломеевская ночь, Сицилийская вечерня, Стокгольмская кровавая баня, Болгарские зверства, убийство армян, Бельзен, геноцид и т.д. Но я нахожу их неподходящими».
Но проблемы в столице едва ли можно сравнить с разрушениями и паникой в приграничном регионе. Там города вроде Амритсара выглядели так, словно их разбомбили. Более мелкие поселения жгли и грабили. Сельская местность представляла собой крематорий, тысячи деревень превратились в пепел. Пограничное подразделение Пенджаба само разрывалось ненавистью на религиозной и национальной почве, и вскоре его пришлось распустить. К тому времени, как волнения и беспорядки прекратились, умер миллион человек, а одиннадцать миллионов покинули свои дома. Это была одна из самых крупных миграций в истории. Один судья из Пенджаба сухо заметил: «Вы, британцы, верите в честную и справедливую игру. Вы оставили Индию в том же состоянии хаоса, в котором ее нашли».
В Бенгалии беспорядков было меньше, по большей части — благодаря Ганди. Он проигнорировал празднования в Дели и уехал туда, где пользовался поразительным влиянием. Хотя граница Восточного Пакистана была такой же случайной, как и у Западного (экспортирующую джут Калькутту отрезали от внутренних районов, выращивающих джут), там наблюдалось передвижение всего 1,25 миллиона беженцев. А когда столкновения на национальной почве все-таки произошли в городе, махатма начал голодовку ради мира. Большая часть полиции тоже начала сочувственную голодовку. Через несколько дней тысячи мусульман и индуистов уже дружески общались друг с другом на майдане.