Как и у всех великих торговцев, прошлое Анаполя включало в себя трагедии и разочарования. Оставшись после погрома сиротой, он перенес тиф и был воспитан бесчувственными родственниками. Его физическая громада, унаследованная от многих поколений массивных Анаполей с квадратными челюстями, почти всю его раннюю жизнь набивала ему полную задницу мужских острот и женских насмешек. Молодым человеком Анаполь достаточно неплохо играл на скрипке, чтобы рассчитывать на музыкальную карьеру, пока поспешная женитьба и последующее содержание двух тяжеловесных дочурок, именами Белль и Кэндейс, не вынудили его вести жизнь коммивояжера. Все это сделало его битым, мятым, тертым, закаленным и наделило болезненным пристрастием к получению денег, однако странным образом никак не озлобило. В дни странствий Анаполя всегда приветствовали в своих безлюдных лавках торговцы всяким шуточным товаром и новинками, люди, уже сменившие по три-четыре разных места работы и после многих лет догадок и катастроф почти полностью лишенные способности понять, что смешно, а что не очень. Недвусмысленно комический вид Анаполя с его вечно расстегнутыми костюмами и разными носками, грустными глазами скрипача, примеряющего светлый парик из конского волоса или демонстрирующего зубной порошок, от которого зубы жертвы становятся угольно-черными, стал залогом успеха многих крупных торговых сделок в Уилкс-Барре или Питсфилде.
В последнее десятилетие, однако, дальше Ривердейла Анаполь не забирался, а в этом году, в связи с резким обострением его многолетних «сложностей» с супругой, вообще редко покидал Крамлер-билдинг. В магазине Мейси он раздобыл себе кровать и табурет, после чего стал спать прямо в конторе — за старым покрывалом с шерстяной вышивкой, наброшенным на веревку для сушки белья. Сэмми получил свою первую прибавку к зарплате прошлой осенью, когда однажды вечером обнаружил на Пятой авеню плохо стоящую там вешалку для одежды мальчишки-торговца и прикатил ее через весь город к Крамлеру, чтобы она служила его боссу платяным шкафом. Анаполь, начитавшись в свое время литературы по сбыту (да и сам, по сути, вечно работая над помесью экономического трактата с автобиографией, о которой он обычно упоминал как о «Науке возможного» или, в более скорбные времена, как о «Моем грустном примере»), не только поощрял инициативу, но и порой ее вознаграждал.
Именно на этом этическом принципе босса Сэмми теперь основывал все свои надежды.
— Ну что ж, поговорим, — сказал Анаполь. Как обычно в столь ранний час, на нем были только носки, подвязки и семейные трусы с ярким узором, достаточно широкие, подумалось Сэмми, чтобы облачить в них хорошую надгробную плиту. Сгибаясь над крошечной раковиной в задней части конторы, Анаполь брился. Сегодня, как и каждое утро, он встал перед рассветом, обдумывая очередной ход в одной из тех шахматных партий, которые он играл по переписке с людьми из Цинциннати, Фресно и Загреба, отписывая другим одиноким поклонникам Шимановски, которых он организовал в интернациональное общество его почитателей, сочиняя плохо завуалированные угрозы особенно непокорным должникам своей скрипучей, живой, полуграмотной прозой, где обычно содержались намеки на гнев Иеговы и Джорджа Рафта, а также корябая ежедневное письмо Море Зелль, уборщице в дорожной компании «Бродвейские жемчуга» и своей любовнице. Анаполь всегда дожидался восьми утра, чтобы приступить к своему туалету, и, похоже, набирал немало очков от того эффекта, какой его полуобнаженная туша оказывала на его работников, цепочкой подтягивающихся на работу. — Так что у тебя там за идея?
— Позвольте мне, мистер Анаполь, сперва вот о чем вас спросить, — сказал Сэмми. Сжимая в руках папку, он стоял на истертом овале китайского ковра, что покрывал большую часть пола в кабинете Анаполя, просторного помещения, перегородкой из стекла и фанеры отделенного от стола Мэвис Магид, секретарши Анаполя, а также от столов пяти клерков, ответственных за погрузку-разгрузку, инвентаризацию и бухгалтерию. Вешалка для шляп, боковые стулья и бюро с выдвижной крышкой были сплошь подержанными, натыренные еще в 1933 году из контор соседней компании по страхованию жизни, всплывшей тогда кверху брюхом, и перевезенные на тележках к их теперешнему законному месту. — Скажите, сколько у вас в этом месяце в «Нэшнл» за заднюю обложку «Боевых комиксов» запрашивают?
— Нет, позволь сперва я тебя кое о чем спрошу, — сказал Анаполь. Отступив на шаг от зеркала, он попытался, как делал каждое утро, аккуратно уложить несколько длинных прядей волос на лысой макушке. До сих пор про папку Сэмми, которую тот никогда не отваживался ему показывать, Анаполь ничего не сказал. — Что это за парнишка вон там сидит?
С тех пор как Сэмми вошел в помещение, Анаполь не оборачивался и не отводил глаз от крошечного зеркальца для бритья, но он мог увидеть Джо в этом самом зеркальце. Джо и Сэмми сидели спина к спине, разделенные той самой перегородкой из стекла и фанеры, что отделяла кабинет Анаполя от остальной части его империи. Неловко изогнув шею, Сэмми взглянул на своего кузена. На коленях у Джо лежала сосновая чертежная доска, этюдник и несколько карандашей. Рядом с ним на стуле покоилась дешевая картонная папка, которую они за пятнадцать центов купили на Бродвее. Мысль заключалась в том, чтобы Джо в темпе заполнил ее восхитительными набросками мышцатых героев, пока Сэмми будет подкапываться со своей идеей к Анаполю и всячески тянуть время. «Тебе придется работать очень быстро», — сказал он Джо, и тот заверил его, что за десять минут запросто соберет целый пантеон борцов с преступностью в обтягивающих трико. Но затем, по пути в кабинет, пока Сэмми разговаривал с Мэвис Магид, Джо растратил драгоценные минуты, роясь в партии «удивительных миниатюрных радиоприемников», прибытие которой вчера утром из Японии ввергло Анаполя в неподдельную ярость. Вся партия оказалась дефектной и, даже по его сниженным стандартам, лишенной всякой перспективы продажи.