Сэмми был прав насчет героев в коротких штанишках в 1939 году; Джо чувствовал, что он прав и теперь, в году 1954-м. Уильям Гейнс и его «Э. К.» взялись почти за все стандартные жанры комиксов — любовный роман, вестерн, военные истории, криминал, сверхъестественное и тому подобное — и вложили в них более мрачные эмоции, менее детские сюжеты, стильный карандаш и хмурую тушь. Единственным жанром, который они по тем или иным причинам проигнорировали (если не считать высмеивания его на страницах «Безумца»), был жанр костюмированного супергероя.
Единственным жанром, который они по тем или иным причинам проигнорировали (если не считать высмеивания его на страницах «Безумца»), был жанр костюмированного супергероя. А что, если подобную трансформацию попробовать и с этим самым супергероем? Джо не был уверен, что на уме у Сэмми был именно такой вариант, но в конце концов в дело шли его деньги. Что, если бы они попытались делать истории костюмированных героев более сложных, менее ребячливых, столь же склонных к ошибкам и падению, что и ангелы?
Наконец у Джо кончились сигареты, и он бросил всякие попытки сегодня ночью заснуть. Снова натянув на себя одежду, Джо взял из чаши на кухонном столе сочный банан и вышел из дома.
Не было еще и пяти утра, а потому улицы Блумтауна были пустынны, дома темны, незаметны, почти незримы. Постоянный соленый ветерок задувал с моря в восьми милях оттуда. Позднее этот ветерок принесет непостоянный дождь и сумрак, который мистер Эл Баттон попытается немного развеять, включив слабые фары своего фургона, но прямо сейчас никаких облаков даже не намечалось. То самое небо, которое днем в этом одноэтажном городке недорослых деревьев и голых лужаек могло показаться таким же невыносимо высоким и необъятным, как над какой-нибудь выжженной прерией в Небраске, сейчас расстилалось над Блумтауном, точно благословение, заполняя пустоту темно-синим вельветом и яркими звездами. В двух кварталах от дома Клеев залаяла собака, и от этого звука руки Джо покрылись гусиной кожей. Со времени затопления «Ковчега Мириам» он множество раз бывал на Атлантическом океане и рядом с ним; в голове у Джо цепочка ассоциаций, что некогда крепко приковывала Томаса к огромной массе воды, давно уже износилась. Но порой, особенно в такие моменты, как сейчас, когда брат уже был у него на уме, запах моря мог развернуть воспоминание о Томасе словно флаг. Джо тут же слышал храп своего брата, почти животное фырканье, доносящееся с соседней кровати. Вспоминалась неприязнь Томаса к паукам, к омарам и вообще ко всему крадущемуся, точно бестелесная рука. Возникала сильно истертая мысленная картинка Томаса в возрасте семи-восьми лет, в купальном халате из шотландки и домашних туфлях, он сидит рядом с большим «Филипсом» Кавалеров, прижав колени к груди, крепко зажмурив глаза, и с предельным вниманием прислушивается к той или иной итальянской опере.
Тот купальный халат, манжеты которого были обстеганы толстой черной нитью; тот радиоприемник готических очертаний, чья круговая шкала, подобно атласу радиоэфира, носила на себе названия мировых столиц; те кожаные мокасины с вышитыми бисером вигвамами на носках — все эти вещи Джо уже не суждено было увидеть снова. Банальная, казалось бы, мысль, и все же время от времени она странным образом заставала его врасплох и капитально расстраивала. Это был сущий абсурд, и все же под уже данным Джо опытом этого мира, в каком-то глубоком докембрийском пласте, лежало ожидание, что в один прекрасный день (вот только когда?) он вернется к самым ранним главам своей жизни. Все это было где-то там, ожидая его. Он непременно вернется к сценам своего детства, за приготовленный к завтраку стол в квартире неподалеку от Градчан, к восточному великолепию раздевалки в «Милитар унд Цивилшвиммшуле»; не туристом на руины, а совершенно реально; не посредством какого-то колдовства, а самым что ни на есть обыденным образом. Это убеждение вовсе не было чем-то рациональным, и даже не то чтобы Джо всерьез в это верил, однако невесть как оно все же там было подобно какой-то ранней и весьма фундаментальной ошибке в понимании им географии (вроде твердой уверенности, что Квебек лежит к западу от Онтарио), которую никакой объем последующего исправления или опыта никогда не мог до конца стереть. И теперь Джо осознал, что именно такая разновидность совершенно безнадежного, но неустранимого убеждения лежала в самом сердце его неспособности потратить деньги, скопленные им за все эти годы в Кредитном союзе сценических работников Ист-Сайда.
Где-то в своем сердце или там, где вскармливались подобные убеждения, Джо твердо верил, что кто-то — его мать, дедушка, Бернард Корнблюм — по-прежнему, несмотря ни на что, может вдруг объявиться. Нечто подобное постоянно происходило. Те, о ком сообщалось как о расстрелянных в гетто Лодзи или унесенных тифом в концлагере Зелендорф, вдруг оказывались владельцами бакалейных лавок в Сан-Паулу или стучались во входную дверь дома своего сводного брата в Детройте. Да, хилые и постаревшие — неузнаваемо изменившиеся или обезоруживающе прежние на вид, — но живые, живые!
Джо вернулся в дом, повязал галстук, надел пиджак и снял с крючка на кухне ключи от машины. Поначалу он не был уверен, куда собирается ехать, но затем запах моря вдруг помедлил у него в носу, и у Джо возникло смутное понятие о том, что он просто возьмет машину, съездит на часок к Файр-Айленду и вернется раньше, чем кто-то узнает, что он вообще уезжал.