— Ой! — вскрикнул он, роняя зажигалку. — Жжет!
Бэкон погасил свой огонек.
— Тоже мне тюря, — ласково пожурил он друга. — Что ж ты ее галстуком не обвязал? — Актер схватил Сэмми за руку. — Эта?
— Эта, — сказал Сэмми. — Большой и указательный. Черт, обжег. А, ладно.
Несколько минут они просто лежали во мраке будущего. Трейси Бэкон держал обожженные пальцы Сэмми у себя во рту. Оба прислушивались к сказочной работе своих заводных сердец и легких, отчаянно друг друга любя.
12
В последний день ноября Джо получил письмо от Томаса. Отвратительным почерком с наклоном влево, используя насмешливый тон, который отсутствовал в его первых письмах из Лиссабона, Томас объявлял, что после целого ряда задержек, отмен, механических поломок и всевозможных государственных ухищрений старая бадья наконец-то (в очередной раз) получила разрешение на отплытие — теперь уже второго декабря.
Восемь с лишним месяцев прошло со времени отбытия Томаса от Влтавы к Тежу. Тринадцать лет мальчику стукнуло на койке в переполненной трапезной монастыря «Носса Сеньора де Монте-Кармель», и в своем письме он предупредил Джо, что заболел загадочной склонностью по поводу и без повода чеканить отченаши с богородицами, а также стал неравнодушен к апостольникам. Томас также заявлял о своих нешуточных опасениях на предмет того, что Йозеф не узнает его из-за прыщей на лице и «очевидно перманентного пятна на верхней губе, которое некоторым хватает духу звать усами». Закончив читать письмо, Джо поцеловал его и прижал к груди. Он хорошо помнил страх эмигранта не быть узнанным на чужбине или потеряться во время переправы оттуда сюда.
На следующий день Роза пришла в конторы «Эмпайр» прямиком из ТСА и разрыдалась на руках у Джо. Она рассказала, что мистер Гофман, почти машинально, просто на всякий случай, позвонил в тот день в вашингтонские конторы президентского консультативного комитета по делам политических беженцев, желая лишь убедиться, что все в порядке. И, к несказанному удивлению мистера Гофмана, председатель комитета сообщил ему, что визы всех детей, судя по всему, будут аннулированы исходя из соображений «государственной безопасности». Глава отдела виз госдепартамента Брекенридж Лонг (согласно осторожной формулировке председателя, «человек с определенными антипатиями») уже давно установил ясную политику отказа в визах еврейским эмигрантам. Гофман прекрасно об этом знал. Однако, настаивал он, в данном случае визы уже были выданы, корабль собирался отплыть, а «угрозу госбезопасности» являли собой триста девятнадцать детей! Председатель ему посочувствовал. Выразил свое глубочайшее сожаление и смятение в связи со столь несчастным поворотом событий. А потом повесил трубку.
«Понятно», — только и ответил Джо, когда Роза, восседая на высоком табурете, закончила свой рассказ. Одной рукой он машинально гладил ее по затылку. А другой крутил колесико своей зажигалки, откуда то и дело сыпались искры. Роза испытывала стыд и смущение. Она чувствовала, что должна сейчас утешать Джо, но вместо этого сидела в самой середине мастерской «Эмпайр», где на нее от своих чертежных досок пялилась целая компания парней, и рыдала Джо в рубашку, пока он поглаживал ее по волосам и говорил «ничего-ничего». Плечи Джо были напряжены, а дышал он часто и неглубоко. Роза чувствовала, как внутри у него скапливается гнев. Всякий раз, как зажигалка искрила, девушка вздрагивала.
— Ох, милый, — наконец сказала она. — Как бы мне хотелось, чтобы мы смогли хоть что-нибудь сделать. К кому-нибудь обратиться.
— Угу, — отозвался он, а затем добавил: — Вот, посмотри. — Ухватив Розу за плечи, он развернул ее на табурете. На низком столике рядом с его чертежной доской лежала стопка картона с нарисованным, но еще не обведенным тушью комиксом. Там излагалась история, поведанная дворником статуи Свободы, высоким, сутулым мужчиной с метлой в руках и фуражкой на голове, нарисованным так, чтобы порядком напоминать Джорджа Дизи. Очевидно, у этого малого вышла разборка с «той бандой в длинном нижнем белье». Затем дворник стал рассказывать, что сегодня утром он в ужасе наблюдал за тем, как профессор Персиваль Бескальсон, по прозвищу Хитрюга, неудачливый всезнайка и вечный оппонент доктора Э. Плюрибуса Хьюнмена из «Сайентифик Американ», провел знаменитой статуи «процедуру мозговой имплантации». Идея заключалась в том, чтобы подключить статую к усилиям по обеспечению чистоты неба над Империумом от вражеских самолетов и прочих воздушных кораблей. «Она сможет «мессершмитты» как москитов прихлопывать!» — гоготал Бескальсон. Однако благонамеренный профессор, как всегда, ошибся в своих расчетах, в результате чего статуя Свободы, очнувшись от наркоза, пошла вышагивать прямиком через залив к Империуму.
Однако благонамеренный профессор, как всегда, ошибся в своих расчетах, в результате чего статуя Свободы, очнувшись от наркоза, пошла вышагивать прямиком через залив к Империуму. Ее голова под шипастой короной оказалась электрически нашпигована преступными умыслами. Разумеется, наш доктор Хьюнмен, задействовав гигантского робота-подручного собственного производства, которого он в темпе снабдил маской Кларка Гейбла, сумел заманить статую обратно к ее постаменту, после чего нейтрализовал применение ею «супердинамических электромагнитов». Однако, к величайшей досаде дворника-рассказчика, все это произвело сущее безобразие. Не только остров, но и весь морской порт лежали в руинах. Его собратья-дворники и другие санитарно-гигиенические работники оказались перегружены работой после многочисленных перепалок, в которые регулярно ввязывались два сверхсущества. А как им с самым последним бесчинством управиться?
В этот момент на острове Освобождения приземлился самолет, и оттуда вылезла знакомая фигура в широкополой шляпе и подпоясанном пальто. Вид у этой фигуры был весьма решительный.