— Забавно вышло с Эскапистом, — сказал Джо, вдруг чувствуя, что хочет обнять Сэмми, и тут же понимая, что никогда раньше ничего подобного не проделывал. — То есть не забавно, но все же…
— Да, ничего забавного.
— То есть не забавно, но все же…
— Да, ничего забавного.
— Тебе грустно?
— Немного. — Сэмми оторвал взгляд от последней страницы «Голема» и сжал губы. Казалось, он светит фонариком в какой-то мрачный уголок своих чувств, проверяя, нет ли там чего-то такого. — Но не настолько, как мне вообще-то казалось. Все это было… знаешь… так долго. — Сэмми пожал плечами. — А ты что думаешь?
— То же, что и ты. — Джо сделал шаг к Сэмми. — Все было очень долго.
Он неловко обнял Сэмми за плечи, и тот повесил голову. Кузены немного покачались взад-вперед, вслух вспоминая то утро в 1939 году, когда они принесли в Крамлер-билдинг Эскаписта и компанию схожих искателей приключений. Сэмми тогда насвистывал «Френези», а Джо то и дело с восторгом и неистовством выполнял воображаемый удар, только что нанесенный им в челюсть Адольфа Гитлера.
— Славный был денек, — сказал Джо.
— Один из самых лучших, — согласился Сэмми.
— А сколько у тебя все-таки денег?
— Не миллион. Это точно. — Сэмми освободился от руки Джо. Глаза его сузились, а вид вдруг стал какой-то по-анапольски хитрый и проницательный. — К чему это ты? Кстати, Джо, а у тебя сколько?
— Миллиона, пожалуй, там нет, — сказал Джо.
— Миллиона? Ты хочешь сказать… ах, те деньги.
Каждую неделю в течение двух лет, начиная с 1939 года, Джо откладывал деньги в фонд, предназначенный им для поддержки своей семьи, когда она доберется до Америки. Он предчувствовал, что здоровье у его родных может быть неважное, что им трудно будет получить работу. Больше всего ему хотелось купить им дом — отдельный дом на своем собственном клочке травы где-нибудь в Бронксе или в Нью-Джерси. Джо хотелось, чтобы его родные больше ни с кем и никогда не делили крышу. К концу 1941 года он уже откладывал более тысячи долларов за раз. С тех пор — не считая тех десяти тысяч, что были потрачены им на то, чтобы обречь пятнадцать детей вечно лежать в донном осадке Среднеатлантического гребня, — Джо едва этих денег касался. Собственно говоря, за время его отсутствия счет еще больше возрос — благодаря доходам от радиопередач про Эскаписта, исправно выходившим в эфир вплоть до 1944 года, а также двум массивным единовременным выплатам, которые Джо получил в качестве своей доли от сделки с «Парнасом» на предмет сериала.
— Да, — сказал он. — Они по-прежнему у меня есть.
— Надо же.
— Просто лежат там, — объяснил Джо. — В Кредитном союзе сценических работников Ист-Сайда. С тех самых пор, как… ну, в общем, с тех пор, как затонул «Ковчег Мириам». С шестого декабря 1941 года.
— Двенадцать лет и четыре месяца.
— Просто лежат.
— Тоже очень долго, — сказал Сэмми.
Джо с этим согласился.
— Думаю, на самом деле нет никакой причины так там их и оставлять, — сказал он. Мысль о том, чтобы снова работать с Сэмми, очень его привлекала. Джо только что провел пять лет, ежедневно и почти непрерывно рисуя комикс, время от времени делая перерыв, длинный лишь настолько, чтобы успеть прочесть комикс-другой. Себя все это время он считал величайшим художником комиксов за всю историю человечества. Джо мог расширить решающий эпизод в жизни персонажа на десять страниц, все тоньше и тоньше кромсая панели, пока они полностью не останавливали время и все же кувыркались дальше, движимые необратимой инерцией самой жизни. Или он мог развезти единственное мгновение на две страницы в одной гигантской панели, доверху полной танцоров, лабораторного оборудования, коней, теней и деревьев, солдат, пьяных гуляк на свадьбе.
Когда настроение того требовало, Джо был способен делать панели, являвшиеся более чем полутенями; вроде бы совершенно черными; и в то же самое время все там было зримым и ясным, действие безошибочно распознаваемым, внешность персонажей очевидной. Пользуясь своим изначально неанглийским слухом, Джо провел исследование и понял то, что всегда понимали великие художники комиксов, а именно: силу слов выдуманных, написанных в качестве звуковых эффектов. Слов вроде «снык», «пляк» и «голт», соответствующим образом написанных для придания яркости тесаку, дождевой луже, полукроне на дне пустой жестяной чашки слепца. И все же у Джо наконец иссякли вещи, которые можно было рисовать. Его «Голем» был завершен или почти завершен, и впервые за все эти годы Джо на всех уровнях своей жизни и чувств оказался в полном недоумении на предмет того, что же ему делать дальше.
— Думаешь, я бы стал… — сбивчиво начал он. — Думаешь, я был бы способен…
Джо больше ничего так не хотелось, как сделать что-то для Сэмми. Он в шоке видел, каким побитым, каким несчастным стал его кузен. Какой бы это был подвиг — потянуться в темный рукав своего прошлого и вытянуть оттуда что-то такое, что изменило бы положение Сэмми. Что-то такое, что спасло бы его, освободило, вернуло к жизни. Одним росчерком пера Джо мог бы, согласно древним мистериям Лиги, вручить Сэмми золотой ключ, чтобы передать дальше дар освобождения, полученный им и до сих пор не оплаченный.