Джо отчаянно силился извлечь смысл из услышанного. Фальшивый тон передачи, скверный акцент диктора, очевидные эвфемизмы, непризнанная правда, лежащая под сущим вздором о скрипках и розах (что все эти люди были изгнаны из их домов и против их воли собраны в это место лишь в силу своего еврейского происхождения), — все это скорее склоняло его к ощущению ужаса. Радость, спонтанная и неразумная, что охватила Джо, когда он впервые за пять лет услышал тонкий голосок своего дедушки, быстро улеглась под растущей неловкостью при мысли о том, что старик поет Шуберта в тюремном городке для аудитории заключенных. Никакой даты радиопередаче присвоено не было, и, пока музыкальный вечер все продолжался, а Джо напряженно обдумывал информацию, он все больше и больше убеждался в том, что пастельная восторженность и обещанное профтехобразование маскируют некую жуткую реальность, избушку на курьих ножках, выстроенную из пряников с леденцами, дабы заманивать туда малых детей и откармливать их для стола Бабы Яги.
Никакой даты радиопередаче присвоено не было, и, пока музыкальный вечер все продолжался, а Джо напряженно обдумывал информацию, он все больше и больше убеждался в том, что пастельная восторженность и обещанное профтехобразование маскируют некую жуткую реальность, избушку на курьих ножках, выстроенную из пряников с леденцами, дабы заманивать туда малых детей и откармливать их для стола Бабы Яги.
На следующий вечер, обследуя частоты в районе пятнадцати мегагерц и рассчитывая на предельно дохлый шанс продолжения вчерашней программы, Джо вдруг наткнулся на радиопередачу на немецком, такую ясную и четкую, что он сразу же заподозрил в ней местное происхождение. Передача была аккуратно врезана в предельно тонкий промежуток частотной полосы между мощной азиатской службой Би-би-си и в равной мере мощной радиостанцией «АФРН-Юг». Если бы тебе только не случилось отчаянно разыскивать хоть какие-то вести о своих родственниках, ты бы наверняка проскочил мимо, даже не заметив этой немецкоязычной передачи. Голос со швабским акцентом и отчетливыми нотками едва сдерживаемой ярости принадлежал мужчине и звучал по-интеллигентски пискляво. Речь шла о том, что условия просто ужасны; все приборы либо вообще не работают, либо без конца ломаются; помещения для личного состава невыносимо тесны; а мораль упомянутого личного состава катастрофически низка. Джо взял в руку карандаш и принялся стенографировать филиппику мужчины. Он представить себе не мог, что могло побудить этого малого в столь открытой манере обнаружить свое присутствие. А затем, совершенно внезапно, с тяжким вздохом и усталым «Хайль Гитлер», мужчина закончил. Джо осталась только трескотня пустых радиоволн и единственное неизбежное заключение: на Льду были немцы.
Именно этого так страшились союзники еще со времен экспедиции Ритшера в 1938-39 годах, когда этот предельно основательный немецкий ученый, роскошно экипированный благодаря личным приказам Германа Геринга, прибыл на корабле-катапульте к побережью Земли Королевы Мод и принялся снова и снова запускать два превосходных гидросамолета «дорнье вал» в неисследованную внутреннюю территорию норвежской заявки, где они посредством аэрофотокамер занесли на карту свыше трехсот пятидесяти тысяч квадратных метров этой самой территории (тем самым впервые применив в Антарктике искусство фотограмметрии). Затем все эти земли были забросаны пятью тысячами стальных дротиков, специально разработанных для этой экспедиции, каждый с элегантной свастикой на конце. Таким образом данная территория была размечена, заявлена за Германией и переименована в Новую Швабию. Первоначальные сложности с Норвегией на предмет столь наглой самонадеянности были надлежащим образом улажены посредством завоевания этой страны в 1940 году.
Джо обул ботинки, напялил парку и пошел рассказать о своем открытии Шэнненхаусу. Ночь выдалась мягкой и безветренной; термометр показывал всего лишь минус шестнадцать градусов Цельсия. Звезды роились на небе в странных южных созвездиях, а вокруг низко висящей луны виднелось яркое голубовато-зеленое кольцо. Водянистый лунный свет лужицей переливался через Барьер, никак его, впрочем, не освещая. Если не считать радиовышек и дымовых труб, торчащих из снега подобно плавникам касаток, ни в одном направлении ничего видно не было. Горы в форме люпинов, выдавленные наружу гребни, похожие на груды гигантских костей, обширный палаточный городок остроконечных сугробов, что лежал к востоку, — ничего этого Джо не различал. Немецкая база могла лежать в каких-то десяти милях по ровному льду, сверкая как карнавал, и все же оставаться незримой. Уже на полпути к ангару Джо вдруг остановился. С прекращением его хрустящих шагов из этого мира словно бы ушел последний звук. Тишина была такой абсолютной, что всякие внутренние процессы в черепной коробке Джо сперва стали просто слышны, а потом сделались поистине оглушительными. Никаких сомнений, тайный немецкий снайпер даже в этом непроглядном мраке запросто смог бы снять Джо просто по реву ливнестока вен у него в ушах, гидравлическому щелканью клапанов в его слюнных железах.
Пригибаясь пониже и поминутно спотыкаясь, Дню заспешил к люку ангара. Когда же он к нему приблизился, встречный ветерок принес с собой резкую вонь крови и паленой шерсти — столь сильную, что Джо аж задохнулся. Шэнненхаус не иначе как гальюн или гору ворвани запалил.
— Пшел вон, — рявкнул Шэнненхаус. — Исчезни. Держись отсюда подальше. Иди своего вонючего пса поеби, ублюдок, жидовская морда.