Однако Джо настраивался не только на военные каналы и те, что были непосредственно связаны с торговыми перевозками. Посредством своего мощного многополосного приемного устройства с коническим сканированием «Маркони-9А», настроенного на все и вся посредством трех семидесятипятифутовых вышек с антеннами, он круглые сутки прослушивал все, что только мог вытянуть из эфира: амплитудную и частотную модуляцию, коротковолновый и радиолюбительский диапазоны частот. Получалась своего рода эфирная рыбалка. Джо забрасывал свою леску и смотрел, что ему удастся поймать, а также как долго удастся удержать пойманное: живое выступление оркестра, исполняющего танго с берегов Ла-Платы, суровую библейскую экзегезу в Африкаансе, полтора иннинга бейсбольного матча «Красных Носков» с «Белыми Носками», бразильскую мыльную оперу, двух одиноких радиолюбителей в Небраске и Суринаме, что-то такое зудящих про своих собак. Он часами прислушивался к тревожному SOS попавших в шквал рыбаков или купцов, осажденных сторожевыми судами. Как-то раз Джо даже поймал самую концовку радиопередачи про Эскаписта и тем самым узнал, что Трейси Бэкон уже не играет там главную роль. Активней всего он, впрочем, следил за военными действиями. В зависимости от времени суток, наклона планеты, угла солнца, космических лучей, полярного сияния и слоя Е стратосферы Джо мог получить от восемнадцати до тридцати шести разных ежедневных выпусков новостей по всей планете, хотя, понятное дело, как и большинство людей во всем мире, он предпочитал новости Би-би-си. Вторжение в Европу шло полным ходом, и Джо, подобно многим другим, внимательно следил за его прерывистым, но неуклонным продвижением при помощи карты, которую он прикрепил к обитой войлоком стене радиорубки и украшал разноцветными булавками побед и поражений. Джо прислушивался к Х. В. Кальтенборну, Уолтеру Уинчеллу, Эдварду Р. Марроу — и, с не меньшей увлеченностью, к их издевательским теням, к ехидным инсинуациям лорда Ха-Ха, Патрика Келли из японского Шанхая, мистера О. Кея, мистера Анука Отними, а также к хриплым намеками Мошки-на-Майке, которую он частенько подумывал поиметь. Джо сидел, омываемый жидким бульканьем из наушников, по десять-пятнадцать часов кряду, вставая от пульта лишь затем, чтобы сходить в гальюн или покормить себя и Моллюска.
Легко было бы себе представить, что эта способность Джо тянуться так далеко и широко за пределы своей полярной гробницы, когда его единственную компанию составляли полуслепой пес, тридцать семь трупов людей и животных, а также человек, крепко прихваченный навязчивой идеей, могла послужить средством спасения Джо, соединенного в его одиночестве и изоляции чуть ли не со всем миром. Однако на самом деле суммарный эффект от такого времяпрепровождения, когда Джо день за днем стаскивал с себя наушники, опуская негнущееся тело и гудящую голову на пол рядом с Моллюском, в конечном итоге лишь подчеркивал одиночество и дразнил его единственной связью, которую он мог наладить.
Однако на самом деле суммарный эффект от такого времяпрепровождения, когда Джо день за днем стаскивал с себя наушники, опуская негнущееся тело и гудящую голову на пол рядом с Моллюском, в конечном итоге лишь подчеркивал одиночество и дразнил его единственной связью, которую он мог наладить. Точно так же, как в его первые месяцы в Нью-Йорке, когда ни в одной из одиннадцати ежедневно приобретаемых Джо газет, ни на одном из трех языков, никогда не бывало никакого упоминания о благополучии или неблагополучии пражской семьи Кавалеров, теперь радио тоже не давало ему никаких указаний на то, как они поживают. Дело было не просто в том, что о них никогда не упоминали — даже в самых глубинах своей безнадежности Джо на такую возможность никогда всерьез не рассчитывал. Нет, все выглядело так, будто он вообще больше никогда не мог получить никакой информации о чешских евреях.
Время от времени поступали предупреждения и сообщения о беглецах из немецких концлагерей, о массовых убийствах в Польше, об облавах, депортациях и приговорах. Однако с весьма далекой и ограниченной точки зрения Джо все выглядело так, как будто евреи его страны, его евреи, его семья, незримо ускользнули в некую складку на ощетинившейся разноцветными булавками карте Европы. И пока зима ползла себе дальше, а тьма вокруг непрерывно сгущалась, Джо все больше и больше обо всем этом размышлял. И в процессе этих раздумий из той коррозии, что уже так давно разъедала его внутреннюю проводку ввиду неспособности Джо сделать хоть что-нибудь для своих матушки и дедушки, горькое разочарование и гнев, который он давно испытывал к флоту, пославшему его на этот долбаный Южный полюс, тогда как ему всего-навсего хотелось сбрасывать бомбы на немцев и контейнеры с одеждой и продуктами на чешских партизан, начало формироваться подлинное отчаяние.
А затем однажды «вечером» ближе к концу июля Джо удалось настроиться на коротковолновую радиостанцию Рейхсрундфунка, направленную на Родезию, Уганду и остальную Британскую Африку. Эта англоязычная документальная радиопередача в радостных подробностях описывала создание и процветание чудесного местечка в Чешском Протекторате, специально разработанного «заповедника» (как назвал его диктор) для евреев той части Рейха. Местечко называлось Терезинштадтским образцово-показательным гетто. Джо однажды бывал в городке под названием Терезин, во время экскурсионной поездки вместе со спортивной группой «Маккаби», членом которой он состоял. Очевидно, это тусклое богемское захолустье преобразилось в счастливый, развитой, культурный город с розовыми садами, профтехучилищами и полным симфоническим оркестром, составленным из тех, кого диктор (по манере похожий на Эмиля Дженнингса, пытающегося подражать манере Билла Роджерса) назвал «интернированными». Последовало описание типичного музыкального вечера в «заповеднике». И вдруг, в самой середине этого музыкального вечера, к ужасу и восторгу Джо, там стал плавать богатый, пусть и бестелесный тенор Франца Шонфельда, его дедушки по материнской линии. Никаких имен диктор не назвал, но Джо совершенно точно не мог ошибиться ни насчет тех чуть хрипловатых обертонов, ни, раз уж на то пошло, насчет выбранного произведения — «Der Erlkönig».