Ножницы и сухой завтрак Томми принес к себе в комнату. В коробке из вощеного картона оставалось еще на полдюйма всяких крошек, и он послушно их заглотил. А затем, как он делал каждое утро всю последнюю неделю, Томми внимательно изучил текст, напечатанный на обратной стороне коробки, где в серьезном тоне описывались научно сформулированные достоинства данного сухого завтрака. Теперь он уже наизусть его знал. Закончив с текстом, Томми вынул из коробки пакет, скатал его в комок и бросил в мусорную корзину. Затем взял ножницы, аккуратно вырезал заднюю сторону коробки и положил ее на стол. При помощи карандаша и линейки Томми обвел там все упоминания о «пост-тостис». Затем снова взял ножницы и вырезал все обведенные прямоугольники. Получившуюся картонку с одиннадцатью прямоугольными дырками Томми приложил к прибывшему от Таннена списку фокусов.
Именно так он узнал, что должен сесть на поезд, прибывающий на лонг-айлендскую железнодорожную станцию «Блумтаун» ровно в 10.04 третьего декабря в наглазной повязке, которой предстояло поступить во втором письме от Джо под видом составной части фокуса, именуемого «Куски Восьмерки». Томми должен был сесть в последний вагон, в самую заднюю его часть, сделать пересадку на станции «Ямайка», выйти на станции «Пенн», а затем пройти два длинных квартала не иначе как до самого Эмпайр-стейт-билдинг. Там ему следовало подняться на лифте до семьдесят второго этажа, дойти до номера 7203 и посредством азбуки Морзе выступать на двери свои инициалы. Если же случайно встреченный Томми друг семьи или просто какой-нибудь взрослый осведомился бы о месте его назначения, он должен был указать на наглазную повязку и просто сказать: «Офтальмолог».
И все последующие семь месяцев Томми каждый четверг следовал по маршруту, установленному в том первом секретном письме от Джо. Как всегда, он выходил из дома в восемь сорок пять и направлялся к средней школе Уильяма Флойда, в седьмом классе которой он вообще-то учился. Однако на углу Дарвин-авеню Томми поворачивал налево, а не направо, проскальзывал по заднему дворику Марчеттисов, пересекал Резерфорд-драйв, после чего (если только не шел дождь) неспешно прогуливался по недостроенной восточной стороне Блумтауна на пути к новехонькому шлакожелезобетонному строению, что заменило старую железнодорожную станцию «Мантикок». Томми проводил день с дядей Джо в его странной берлоге в девятистах футах над Пятой авеню, а в три часа уходил. Затем, опять-таки следуя первоначальному предписанию Джо, Томми останавливался у магазина канцелярских принадлежностей «Образцовый офис» на Тридцать третьей улице и печатал оправдательную записку, чтобы на следующее утро вручить ее директору школы мистеру Саварезе. Печаталась эта записка на листе бумаги, который Джо заранее снабжал идеально подделанной подписью миссис Розы Клей.
Печаталась эта записка на листе бумаги, который Джо заранее снабжал идеально подделанной подписью миссис Розы Клей.
Первые месяцы Томми обожал в путешествиях в Нью-Йорк буквально все. Шпионские процедуры, риск поимки и головокружительный вид из окон берлоги Джо как нельзя лучше подходили для привлечения ума одиннадцатилетнего мальчугана, который каждый день проводил немалые отрезки времени, втайне прикидываясь сверхсильным гуманоидным насекомым. Прежде всего Томми обожал саму поездку в город. Как и у многих одиноких детей, его бедой было не само одиночество, а то, что ему почти никогда не позволяли им насладиться. Рядом всегда оказывались благонамеренные взрослые, пытающиеся развеселить, развить и обложить мальчика советами, подкупить, улестить и запугать, повелеть завести друзей, говорить ясно и четко, пойти подышать свежим воздухом; учителя, вкрадчиво подсовывающие свои факты и принципы, тогда как на самом деле Томми требовалось только одно: чтобы ему дали стопку учебников и оставили в покое; и наконец, самое худшее, другие дети, которым, похоже, никак не игралось в жестокие игры, если Томми в них не участвовал, а если игры были невинны, им непременно требовалось отправлять его как можно подальше. Одиночество Томми нашло до странности радостное выражение в запахе смолы и рокоте поездов лонг-айлендской железной дороги, затхлом дыхании горячих воздуходувок, теплом овсяном запахе сигарет, безмятежно-безликой панораме за окнами, часах, целиком посвященных самому себе, книге и воображению. Город он тоже любил. Во время поездок к дяде Джо и обратно Томми объедался хот-догами и пирожками в кафетериях, приценивался к зажигалкам и фетровым шляпам с загнутыми полями в витринах магазинов, следовал за торговцами вразнос с их шуршащими вешалками, полными брюк и мехов. Там были матросы, профессиональные борцы и боксеры; бродяги, грустные и угрожающие; дамы в отделанных кантом жакетах, с собачками в сумочках. Томми чувствовал, как тротуары под ним гудят и содрогаются, пока внизу проносятся поезда. Он слышал, как мужчины грязно ругаются и распевают оперные арии. В солнечные деньки периферическое зрение Томми пятнали отблески хромированных фар такси, пряжек на дамских туфельках, значков полицейских, ручек толкаемых мимо тележек, бульдожьих орнаментов на фургонах сердито разъезжающих повсюду грузовиков. Это был Готамград, Империум, Метрополии Небеса и крыши здесь кишели мужчинами в плащах и костюмах, бдительно высматривающими правонарушителей, диверсантов и коммунистов. Сам Томми был Жуком, ведущим одинокое патрулирование Нью-Йорка, воспаряющим из-под земли подобно цикаде, скачущим на своих мощных задних ногах по Пятой авеню в жаркой погоне за доктором Злобом или подлым Надувателем, что незаметными муравьями прокрадывались среди торопливых стад серо-черных людей с портфелями в руках, чье грубое млекопитающее существование Жук поклялся охранять и защищать, пока он наконец не окажется в тайном воздушном логове одного из своих собратьев, замаскированного борца с преступностью, порой именуемого Орлом, но чаще, по прихоти Томми, проходящего под кличкой Секретмен.